Владимир Титов - Лесное лихо

– Возможно, – улыбнулась Ванда. Она подхватила кота под передние лапки и поставила себе на колени. – А што? Чем не рыцарь? Вон какие усищи! И глаза огнём горят! А когти, верно, точно сталь! А гонору на трёх шляхтичей хватит! Он за тобой не приударяет, Ядзя?

– Да позволено мне будет молвить, – сказала Ядзя, – у нас говорят, што старый человек живёт, як тот кот. Вот вы смеётесь, ясная панна, а у нас стары люди так говорят: женился человек, альбо девка замуж вышла – конский век живёт, впрягся и тянет воз. Когда дети подросли – надо им хаты строить, тогда живёшь коровий век, начинают тебя все доить. Собачий век – это уже когда за семьдесят годов, уже дети забирают его добро их сторожить себе. А когда девяносто альбо сто годов – это уже котовий век. Вот што кот робит в хозяйстве? А мы и кормим кота, и погладим, и приласкаем просто так. Так и старый…

– Кот мышей ловит, – заметил пан Микалай. – В хозяйстве это не лишнее…

– А старый старичок аль старушка малым деткам басни сказывает, – ввернула Ядвига, – дедушка такие басни знал, какие мало кто помнит! И про витязей, и про змеев, и про Верлиоку, и про ягую бабу, и про мудрую королевишну, и про храброго паробка Катигорошка. И так сказывает, што ты будто видишь это! Когда и страшно, а дослушать хочется!.. А ещё стары люди знают, как любую ссору миром поладить. Бывало, матка с тётей, дядиной жонкой, об чём-то разругаются, а дедушка только слово скажет, они и успокоятся, да ещё посмеются, што из-за пустяка спорили. А то, когда мы совсем малыми были, мой Дмитро, братишка-погодок, с двоюродным братишкой Стаськой разодрался. Они оба меня любили, а поделить не могли, дрались, што кочета. Один кричит – «Моя Ядзя, я больше люблю!», а другой – «Нет, моя!». И меня за руки в разные стороны тянут. А тятя с дядькой в ту пору лесовали, а матушка моя с ними поехала, а тётка на огороде была. Тут дедушка встал, взял в одну руку посох, в другую нож-косарь, подходит до нас да молвит: «А вот сей час я её надвое разрублю, каждому достанется!» Мы все в слёзы, братишки меня обняли, ревут – «Не надо, дедушка, не рубай нашу Ядзю!» С того разу и не ссорились.

Ванда посмеялась и почесала кота за ухом. Кот прижмурил глаза и замурчал.

– Котик, котик, как тебя зовут? – спросила Ванда.

– Баюнок мы его зовём, – ответила за бессловесного кота словоохотливая селяночка. – Он в лесу на Стася с дерева прыгнул, точно Баюн из басни, который людей сладкими песнями обморачивает да губит. Стась его поймал да принес, а он прижился. Бывает, в лес уходит на день, на другой, потом ничего, возвращается. А то молвят… кот не просто так муркочет, он пацеры говорит, только вот молится он не по-людски, – примолвила Ядвига.

Ванда улыбнулась и, выгнув пальцы птичьими когтями, провела ими вдоль спинки кота.

«Уммрррр, фррр», – отозвался кот.

– Баюнок? А мне ты песенку споёшь? – спросила Ванда.

Кот неожиданно обернулся и посмотрел в глаза панночки, отчего та вздрогнула. Что-то недоброе показалось ей в жёлтых кошачьих гляделках. Как будто кот понимал всё, о чём они тут говорили, и даже больше. Наваждение тотчас же пропало. Баюнок спрыгнул с колен Ванды и убежал.

– Дозвольте идти, панство? – спросила Ядзя.

– Иди, голубка, – сказала пани Марта.

– Славная девица! – заметил после её ухода Владислав. – И как похожа на панночку! Если обрядить её в богатое убранье, так и подумаешь, будто шляхтенка… хотя с панночкой нашей ей всё одно не сравняться! Кто нашу панночку увидит, тот навек покой и сон втратит. Только зря очи проглядит. Панночка наша просватана за славного Сбыслава Чарнецкого! Воевал он в Инфлянтах вместе с нашим покойным паном Михалком Бельским против московцев, бил поганого татарина Саин-Булата, этого пса-людоеда, которого спускал на нас Иван Кровавый, лиховал под Полоцком да под Псковом. Из первейших ваяров был, не щадил ни себя, ни врагов, а пахолки его готовы за ним в огонь и в воду! А кто средь окрестной шляхты такой удачливый охотник, как пан Чарнецкий, а кто такой гостеприимный хозяин, что всякого мелкого шляхтича принимает почти как гетмана! И кмети, говорят, тоже довольны паном Чарнецким, потому что он господарь хотя и строгий, однако справедливый. А всякая… – Владислав вовремя спохватился, поняв, что его понесло не в ту степь. – Выпьем за то, штобы панночке нашей счастливо жилось с таким супругом!

– За счастье панны Ванды! – поддержал его Микалай.

Окончив ужин, изрядно воодушевлённый хмельным Владислав надумал пойти посмотреть, «как здешний конюх обиходил наших коньков». Вместе с ним и тоже в направлении конюшни отправился пан Микалай, надумавший проведать своего скакуна. Воротившись, Владислав объявил, что буран, который перебил им дорогу, чтоб его дьявол забрал, стих совершенно, будто его и не было, небо ясное и луна светит, как… тут он сбился, видимо, не подыскав благопристойного сравнения. Ванда посмеялась, и, испросив у матушки разрешения, отправилась прогуляться по фольварку. Случайно ли она столкнулась с Микалаем, или они искали друг друга, или так распорядилась сама судьба, которая свела их в пути?

– Это я, – сказала Ванда, выходя из лунной тени, которую отбрасывал панский дом.

О чём они говорили, не спеша прогуливаясь под чёрной бархатной пелериной ночи, расшитой серебром и алмазами? Какие слова растворил хрустальный морозный воздух? Что видела луна, похожая на серебряный грош? Люди частенько говорят выспренние и исполненные чувства слова, которые идут от языка, а не от души. А бывает так, что двое молодых людей болтают о пустяках, смеются и вскоре забывают, над чем веселились – а судьба тем временем скручивает нити их жизней воедино, так что не разъединить их, а если и отрезать – так обе разом.

– Замёрзла я! – весело призналась Ванда. Микалай раскинул полы футры 11 11 Шубы. и, ни слова не говоря, окутал её тихонько пискнувшую девушку. Ванда забыла дышать, не видела и не слышала ничего вокруг – только бешеное биение своего сердца.

– Я… пойду… – не то утвердительно, не то вопросительно проговорила девушка. Микалай не отвечал. Ванда выскользнула из его объятий и бесшумно побежала к дому.

Через некоторое время, когда Микалай вернулся в панский дом, он застал Ванду в просторном покое, в котором им подавали ужин. Запалив три свечки, она читала толстый том.

– Дозволено ли мне будет спросить, что панна читает? – осведомился Микалай.

Ванда улыбнулась и лукаво стрельнула глазками в угол, словно приглашая незримых духов в собеседники.

– Ля ви трэ оррифик дю гран Гаргантюа, пэр дэ Пантагрюэль, – важно прочитала она заглавие.

– Je ai lu ce livre, – ответил молодой шляхтич, стараясь выговаривать слова чисто и не спеша: произношение юной читательницы давало понять, что письменной речью она владеет куда лучше, нежели устной. – Нравится ли вам этот озорник, учёнейший мэтр Рабле? – продолжал он по-французски.