Дмитрий Петелин - Эфир

И даже это было бы терпимо, но магнитофон, успешно бухтящий ночной эфир, внезапно затрещал и захрипел так, что начало зубы сводить. Кошмар любого ночника: ветер треплет антенны и передатчики, и сигнал пропадает. Кошмар, потому что надо отключать московское вещание, которое потонуло в море непогоды, и переключаться на собственное. А это значит, никакого сна. Вручную запускаешь песни, следишь, чтоб не было тишины в эфире, и караулишь, пока вернется московское вещание. И это вместо безмятежного, чудесного сна. Что может быть хуже?

Уже не мешкая, я отправился в студию, но, сделав только несколько шагов по коридору, услышал совершенно ужасающий скрежет снаружи с крыши. Наверное, Титаник издавал такой звук, когда сталкивался с айсбергом.

Это был тот самый случай, когда я шел смотреть туда, откуда страшно, чтоб убедиться, что там ничего особенного нет.

Интересно, как все сложилось бы, не пойди я туда. Но я пошел, и решительным жестом открыл дверь. Тут же в лицо хлестанул дождь, а через миг, когда я открыл глаза, увидел посреди крыши черный силуэт, появляющийся в свете молний. Ногами он уперся в мачту одной из антенн, а руками тянул на себя саму антенну. Антенна, а вместе с ней и толстенная металлическая мачта с диким скрежетом медленно, но верно сгибались.

Я закричал. Нет, завизжал. Нечто среднее между «А-а-а!» и «Ы-ы-ы!» Даже не знал, что так умею, как будто кто-то другой визжал через мой рот. Вернее, визжала, потому что визг был девчачий.

Не знаю, что меня добило, то ли в целом безумие ситуации, то ли то, что на крыше непонятно как, оказался кто-то кроме меня, то ли то, что я не взялся бы с уверенностью сказать, что это человек. Это был именно силуэт. Молнии не освещали лица, одежды, обуви, ничего – только черный силуэт. Он поглощал свет или что-то вроде того. По нему постоянно шла какая-то рябь, похожая на волны, контуры его постоянно плыли. Будто отражение поднялось из воды.

Мой визг привлек внимание этого… не знаю, кого. В общем, я потерял контроль. Полностью. От ужаса я не мог пошевелиться и только верещал как первокурсница, наткнувшаяся посреди темной аллеи на извращенца-онаниста.

А он, этот черный силуэт, повернул голову ко мне, отцепился от антенны, ловко и пружинисто спрыгнул на крышу. И потом – я никогда этого не забуду – неестественно быстро пошел на меня. Дождь проходил сквозь него, шаги не поднимали брызг в образовавшейся под ногами луже. Обвинительным жестом он нацелил в меня указательный палец и, несмотря на то, что рта у него не было, оглушительно громко и невероятно злобно заорал:

– Дам поцеловать себя в пальчик?! Да вы совсем ох..?!

Крик потонул в раскате грома. Голос, которым он это сказал, точнее проорал, я тоже никогда не забуду, но с трудом смогу его описать. Он был мужской, это точно, звучал так, как будто исходил из динамика, который вот-вот заискрится от перегрузки, потому что громкость выкручена на полную.

Совладать с собой я не смог. Может, надо было сразу броситься наутек, или достать нательный крестик и начать читать «Отче наш», не знаю. Как бы то ни было, вместо этого я стал неуклюже пятиться назад, тут же зацепился ногой за порог и упал.

Следующее, что я помню, как кто-то теребит меня за плечо и спрашивает:

– Петя-а? Ты живой? Что случилось? Пе-еть?

Голос принадлежал Свете, еще одному диджею. Как обычно, она, заткнув носик, зашла в подъезд, поднялась на лифте на наш верхний этаж, открыла своим ключом дверь и направилась в студию. Всё было как обычно, но краем глаза она заметила у выхода на крышу какую-то черно-розовую кучу. При ближайшем рассмотрении кучей оказался я.

В черной футболке и в трусах, мокрых, будем надеяться, от дождя, я, пузом кверху, лежал на полу. Один тапочек на ноге, второй – отлетел в сторону. Глаза закрыты, дыхание слабое.

Света ойкнула и поспешила на помощь. Сначала она решила, что нас ограбили. Но потом, увидев новостную и крышу, залитую водой, антенну, погнутую штормовым ветром, и мою ногу, зацепившуюся за порожек, она решила, что меня снесло ветром или я испугался грома и неудачно упал, или еще что. В общем, я оступился, упал, ударился затылком о кафель и всю ночь пролежал без сознания. И всё это, только лишь пытаясь закрыть дверь.

А ведь я имел виды на Свету. Хотя, точнее будет сказать, робкие надежды: уж очень она была хороша, не чета мне. Сначала меня это не останавливало, конечно, но теперь, когда в её глазах я превратился в расслабившегося на полу ушлепка в трусах и плюшевых тапочках, шансов стало плачевно мало.

И почему меня заботило именно это? Не чертовщина прошлых ночей, а облом со Светой? За последние двое суток я дважды отключался. Хотя и по разным причинам. Воспоминания у меня такие, будто я в романе Стивена Кинга побывал. То ли это мне все привиделось: первый раз – по пьяни, второй – от удара затылком об пол, то ли тут какая-то хренова сумеречная зона.

Для того, чтобы разобраться в себе, а заодно проверить, не слишком ли сильно помял мозги, я отправился в травмпункт. Там у меня было достаточно времени для раздумий, пока я полтора часа сидел в очереди. Света, это, конечно, хорошо, и все остальные, кто мог бы заглянуть ко мне в гости – тоже. Стабильная зарплата, хоть и небольшая – неплохо. Но еще пару таких ночей, и все эти удивительные блага мне будут уже не нужны.

Я пытался как-то отвлечься. Разглядывал медсестер и врачей, курсирующих по коридору. Удивительно, как медработники умеют передвигаться по своим учреждениям и не смотреть на пациентов, которые как саранча облепливают всё, что только можно. Казалось бы, просто механически взгляд должен падать на кого-то из них, но нет. Видимо, годы практики дают о себе знать. Стоит на секунду потерять бдительность, и к тебе уже подходят «только спросить», клянчат справочку или что-то подобное.

Одним словом, врачей можно понять. Пациенты постоянно жалуются, чего-то требуют, скандалят в очередях, шумят, всё это надо терпеть, и зарплата при этом… А пациенты в травмпунктах, это, наверное, вообще сущий ад. Вдобавок к перечисленному, у них еще и может быть лампочка во рту. Или еще, что похуже и где похуже. Хотя за всё время, что я торчал в очереди, таких не было. Очередь, собственно, образовалась, потому что все ждали врача, и состояла она из меня, хромающего парня, деда на костылях и маленького бойкого мужичка со сломанным пальцем.

Мужичок о чем-то говорили то с дедом, то с парнем и, в результате, плавно начал рассказывать, как служил в Афгане.

– А один раз снайпера загнали на башню какую-то. Как там она у них называется… не помню. И никак выбить не можем его оттуда, падлу. Подохнуть-то никому не охота, лезть на него. Он и так наших положил человек пять. Ну мы танк подогнали и как… – мужик шепотом матюгнулся и залился радужным детским смехом.