Алан Банкер - Долина скорби

– Чтоб тебя, – буркнул Уизли, согнувшись пополам.

Схватившись за живот, он простоял так с некоторое время,

вслушиваясь в недовольное урчание. Когда все прекратилось, он сплюнул и поплелся к ближайшему гнезду. Чайка, бывшая на страже гнезда, нависающего над обрывом, точно почувствовав не ладное, запрокинула голову и запричитала на всю округу.

– Чего орешь, не видишь, подыхаю!?

Чайка, храбро встав на защиту гнезда, захлопала крыльями и угрожающе шагнула навстречу.

– Ну, пойди прочь! – крикнул Уизли, замахнувшись ногой на чайку.

Отскочив в сторону, чайка запричитала громче и бросилась в атаку, так и норовя схватить Уизли за штанину. Отступив, Уизли предпринял новую попытку отогнать чайку, но, к своему несчастью при замахе потерял равновесие и распластался на земле, расшибив лоб в кровь. В тот же миг он был атакован чайкой, нанесшей по голове врага два стремительных удара клювом. Округу огласил вопль. Отлетев в сторону, чайка снова пошла в атаку, не дав врагу опомниться. Она била его с таким неистовством, с каким только могла бить мать, защищающая собственное дитя. Он же, скрепя зубами и брюзжа слюной, изо всех сил защищался, катаясь волчком по каменистой земле. Впрочем, избиение продолжалось недолго. Улучив момент, когда чайка зазевалась на пролетающую мимо чайку, Уизли вскочил и бросился к гнезду. Повалившись на колени, он схватил одно из трех яиц, раздавил его и в один глоток выпил содержимое, а вслед за ним расправился и с двумя другими. Чайка, чуть-чуть не подоспевшая, кружила рядом, не решаясь более атаковать. Утолив голод, Уизли довольно облизал пальцы, и только сейчас вспомнил про расшибленный лоб. Потерев шишку на лбу, он поднялся и побрел к месту ночевки, провожаемый недовольным криком чайки.

– Вот тебе и новая жизнь, отец – чайка, и та хочет мне все испоганить, – проворчал Уизли, подняв нож и пробежав взглядом по берегу, усеянному гнездами чаек.

Подойдя к краю обрыва, он засунул нож за пояс, нагнулся и ухватился руками за куст можжевельника, торчащего из расщелины.

– Чтоб тебя! – вскричал Уизли, отпрянув от обрыва.

Опустив взгляд, он узрел на ладонях кровь и вязкую сине-черную жидкость. Вытерев руки о штанину, Уизли нагнулся, раздвинул колючие ветви, ухватился за корень и потянул на себя, ощутив, как куст слегка поддался, а еще через пару мгновений оторвался от почвы.

– Теперь-то я вам покажу, почем фунт соли.

Выпрямившись, он развернулся и, чуть было не выронил можжевельник из рук, увидев перед собой ту самую чайку.

– Опять ты? – процедил Уизли, завидев, как чайка запрокинула голову и снова запричитала.

– Вот я тебе, – буркнул он, замахнувшись можжевельником, как тут же был атакован чайками.

Втянув голову в плечи, он припал к земле, а затем вскочил и бросился бежать, каждый раз натыкаясь на обрыв, точно пребывал в заколдованном кругу. Его вопли перемешивались с криками чаек, казавшихся ему сущими демонами. Нанося удар за ударом, они взмывали в небо и, дождавшись своей очереди, бросались в атаку, уподобляясь орлам, падающим камнем на жертву. Поняв, что ему не совладать с целой стаей, Уизли отыскал глазами очертания Миддланда, теряющиеся в утренней дымке, и бросился прочь с берега. Чайки, проследовав за ним пару сотен шагов вниз по склону холма, оставили его в покое только у Зеленых валунов. Оказавшись на дороге, Уизли потерялся, не зная, куда ему податься – в Миддланд или к Драконьему мысу.

– Ну, нет, не дождетесь, – сказал он, посмотрев на золотистое море пшеницы.

Отбросив можжевельник в сторону, Уизли шагнул в поле, держа курс на крестьянский дом. Срывая на ходу колосья, он лихорадочно тер их и бросал зерна в рот пригоршню за пригоршней.

«Сдается мне, здешние крестьяне те еще бездельники», – подумал он, остановившись неподалеку от дома.

Заглотнув порцию зерна, Уизли продолжил путь, поглядывая по сторонам, пока не оказался у калитки забора, утопающего в бурьяне.

С западной стороны к дому примыкали сарай и хлев с желобом, чуть подальше находилось отхожее место. Внешне неприметный, дом привлекал внимание белокаменной трубой и почерневшей, изъеденной жучками дверью.

– Эй, есть, кто живой!? – крикнул Уизли, пинком отворив калитку.

Не дождавшись ответа, он пересек двор и вошел в дом, ощутив на пороге затхлый воздух. Просторная комната, в которой он очутился, была голой, как степь к югу от Гритривера. Паутина, висевшая в углах, толстый слой пыли и дерьмо на полу, походившее на горох, создавали гнетущее впечатление. Не лучше выглядели и три окна – мутные, затянутые паутиной, с прогнившими подоконниками. Заприметив в дальнем углу узкую дверцу, Уизли направился к ней, ступая по скрипучим половицам. Отворив дверь, он наклонился и протиснулся внутрь, оказавшись в глухом закутке восемь на восемь футов. Посередине комнатки находился квадратный люк с массивным кольцом. Открыв люк, Уизли просунул голову внутрь и не поверил собственным глазам: в узкой полоске света, пролившейся в подвал, он узрел съестные припасы, лежавшие под тонким слоем пыли. Источая множество запахов, кладовка вместе с тем дышала могильным холодом.

– О, Боги!

Слетев по шаткой лестнице, он заметался по кладовке, не зная за что хвататься. Пыль, сорвавшись с места, поднялась в воздух и заиграла на свету серебристым цветом. Схватив с ящика большой треугольный ломоть сыра, торчащий из куска плотной красной ткани, Уизли в один миг его уничтожил, давясь и пуская слезу не то от счастья, не от больших кусков, еле пролезавших в глотку. За сыром последовал горшок со сметаной, который был опорожнен в один присест. Вытерев губы, он обвел глазами кладовку и остановился на большом куске сушеной говядины, висевшем под потолком на расстоянии протянутой руки. Сглотнув слюну, Уизли потянулся к говядине, но тут дала о себе знать резкая боль в животе.

– Чтоб тебя!

Заурчав, словно старый облезлый кот, желудок выказал недовольство, разнеся вонь по кладовке. Втянув голову в плечи, Уизли схватился за лестницу и стал подниматься, переставляя ноги с такой осторожностью, будто боялся оступиться. Добравшись до люка, он высунул голову и снова услышал урчание в животе. Прослезившись от вони, заполнившей кладовку, он вылез наружу, протиснулся в дверцу и метнулся к выходу, как на полпути его прорвало.

– Чтоб тебя, чтоб тебя! – заорал Уизли, схватившись за штаны.

Выйдя на крыльцо, он осмотрелся и посеменил к желобу, оставляя за собой светло-коричневый шлейф дерьма. Вонь, в миг разнесенная ветром по двору, привлекла стаю мух, увязавшихся за Уизли, словно какая-то свита.

– Ух, падлюки, – процедил он, одной рукой держась за штаны, а другой яростно отбиваясь от наседавших мух.