Алан Банкер - Долина скорби

– Эх, была, не была, – прошептал он, собравшись нырнуть в темноту, как тут услышал гулкие, быстро приближающиеся шаги.

«О, Боги», – успел он подумать, как его взгляд упал на булыжник, лежащий в двух шагах от него.

С ловкостью хирамского тигра он схватил булыжник и приготовился к встрече с потрошителями.

– Скажи мне, – раздался голос Тизона. – Я быстро умру?

– Не бойся, – ответил Лерой. – Мой топор проявит к тебе милосердие.

– Все хотел спросить, а что с глазом-то?

– С глазом?

– Да, как ты его потерял?

– Я его и не терял, – повеселел Лерой. – Повязку я так, ношу для виду, чтобы…

Не договорив, он вышел на свет и получил удар по голове, распластавшись на мостовой.

– Отец, а ты как здесь!? – удивился Тизон.

– Негодяй! – вскричал Абран и отвесил сыну оплеуху.

– Но, отец! – возмутился Тизон, схватившись за пылающую щеку.

– Ступай за мной, – буркнул Абран и отбросил булыжник в сторону.

Пожав плечами, Тизон поплелся за отцом. Полоска света, льющаяся из окна второго этажа, осталась далеко позади, а два путника полностью погрузились во мрак. Добравшись до конца улицы, они кружным путем воротились на Южную улицу и вскоре оказались у своего дома.

– Матери ничего не говори, – предупредил Абран, открывая

калитку. – Завтра все расскажешь.

– Завтра будет поздно, – заметил Тизон.

– Они знают, где ты живешь?

– Они все про всех знают!

– Все равно, ничего не говори.

Осмотревшись, Абран направился в дом, как заслышал стон со стороны заднего двора.

– О, Боги, – встревожился Тизон.

– Чтоб тебя, – буркнул Абран и последовал на задний двор.

Прислонившись к стенке птичника, Оллин сидела на голой земле и тихо постанывала, то и дело, подвывая на луну, будто волчица, потерявшая волчонка. Прежде черноволосая, с редкой проседью, теперь же она была полностью седой. Вокруг нее гулял сизо-рыжий петух, не оставляющий попыток прокукарекать, то и дело спотыкающийся о вилы, оброненные стариком.

– Матушка! – закричал Тизон и бросился к матери.

Упав на колени, он схватил ее за плечи и принялся трясти, вглядываясь в безумные глаза.

– Не тряси мать, – сказал Абран, заглянув в птичник. – Не видишь, она головой тронулась?

– Как ты можешь! – возмутился Тизон, подняв на отца взгляд, полный негодования.

– Еще как могу, это ведь ты всему виновник! – воскликнул Абран, с трудом оторвав взгляд от побоища, учиненного его сыном.

– Что же делать?

– Утром решим… бери мать и марш домой!

Поднявшись с колен, Тизон нагнулся и поднял мать с земли, точно пушинку, и направился в дом вслед за отцом. За ними последовал и петух, то и дело, путаясь под ногами.

– Килиан, сынок, вставай, уже утро, – сказала Лавиния, потеребив сына за плечо.

– Уже? – улыбнулся Килиан, открыв глаза.

– Да, сынок, – ответила она, проведя ладонью по волосам сына, мягким, как хирамский шелк. – Сегодня у тебя особенный день, и опаздывать не к лицу.

Выпрямившись, она закрыла собой солнце, просачивающееся сквозь соломенную крышу скромного жилища Бронхорстов. На какой-то миг Килиану показалось, что в их жилище снизошло само Небесное Светило, ибо на матери было желтое воздушное платье, перехваченное алым пояском.

– Матушка, ты все приготовила?

– Да, сынок, сумка у двери, где ей и полагается быть, а вот оружие я не стала трогать.

– Правильно, матушка, оружие – не женское дело!

Вытянувшись в струнку, Килиан зевнул и поднялся с кровати. Наклонившись, он поцеловал мать в лоб и направился к выходу. Как мать и сказала, дорожная сумка была на месте. Глянув в сумку одним глазком, он улыбнулся, ибо она ничего из того, что может понадобиться в дороге, не позабыла: и провизия на два дня, и охотничий нож, и котелок, и фляжка из свиного желудка, и костяные крючки, и два кусочка кремня, завернутые в прозрачную ткань, были на своих местах.

– Ты меня никогда не подводила.

– Подведу, если не накормлю в дорогу… давай, умывайся и за стол!

Одарив мать улыбкой, Килиан вышел во двор и проследовал к дубовой кадке, стоявшей на стуле подле птичника. По местным меркам их хозяйство было более чем скромным – птичник на два десятка кур, да пара коз, стоящих на привязи у крыльца.

– О, Боги, сегодня прекрасный день! – воскликнул Килиан, входя в дом, возведенный его отцом Хари Бронхорстом.

– Он не может быть плохим, это же твой день, сынок, – улыбнулась Лавиния, заканчивая накрывать на стол.

– Матушка, – сказал он, усаживаясь за стол. – А ты со мной не разделишь трапезу?

– Я, сынок, лучше постою, – сказала она дрогнувшим голосом,

судорожно вытаскивая из нагрудного кармана белоснежный платок. – Хочу на тебя посмотреть в последний раз…

– Матушка, что ты такое говоришь!? Я ведь не навсегда ухожу, через две зимы ворочусь, а там, глядишь, у тебя и внуки пойдут.

Поднявшись из-за стола, он обнял мать так, будто прощался навсегда, чем еще больше ее расстроил.

– Ох, какой же ты рослый, прям как отец, – проговорила Лавиния, смочив слезы платком.

– Отец был больше, не иначе, как шесть с половиной футов ростом, – с гордостью в голосе сказал Килиан, выпрямившись во весь рост.

– Как же больше, если ты его ни разу не видывал!

– Мне, матушка, о нем много рассказывали.

Память о Хари Бронхорсте, прозываемом Крепышом Хари за могучее телосложение, продолжала жить и по сей день, ибо это был один из выдающихся героев своего времени. Двадцать лет тому назад, когда вождь клана Бронхорстов отошел в мир Богов, его отец по традиции сразился в кулачном поединке с соперником, изъявившим желание возглавить клан. Этим соперником оказался его двоюродный брат Арвид Бронхорст. Положив брата на землю одним ударом, Хари по праву возглавил клан, став достойным продолжателем традиций клана Бронхорстов. Будь то мятеж против Бланчестеров, или защита берегов Нортланда от хирамских набегов, его отец был всегда на переднем краю, подтверждая девиз клана: «Верность и мужество». Были и такие, что сравнивали его отца с самим Хагальдом Бронхорстом, родоначальником клана, некогда служившим в охране последнего короля Нортланда. Приняв участие в знаменитой битве при Риверлоке, Хагальд получил землю, титул глафорда, герб в виде белого оленя в красном поле и девиз «Верность и мужество», а вместе с ним и прозвище Хагальд Железный.

– Да, сынок, это сущая правда, – согласилась Лавиния, усаживая сына за стол.

Заставленный кувшином с козьим молоком, миской с кусочками курятины и тарелками из-под лука и пшеничного хлеба, стол выглядел непривычно богатым.

– Вот увидишь, матушка, – сказал Килиан, берясь за кусочек курятины. – Я буду достоин памяти отца!

Разделавшись с курятиной в два счета, он надкусил ломоть хлеба и запил все молоком, закончив с трапезой столь поспешно, что мать диву далась.