Франсуа ле Бон - Большая картина

– Потому что мне казалось, что ты захочешь говорить о литературе.

Если не брать в расчет страсть к писательству, то в принципе, они оба были довольно заурядными и неплохими людьми. В мире, где создать возможность могло лишь наличие определенных условий, мистер Камберленд и мистер Шлегель сумели создать возможность на одном только отсутствии враждебности. У них не было ничего, кроме голого остова, стылой земли и пустой тетради – а ведь вырастить что-то на такой неплодородной почве куда сложнее.

Что ж. Они с мистером Шлегелем, по крайней мере, не испытывали друг к другу неприязни. А о большем никто и мечтать не смел.

Они стали периодически видеться. Процесс пошел. Камберленд в очередной раз промучился бессонницей после тяжелой ночной смены и, в духоте маясь на кровати-полторашке, принялся с горя бубнить в диктофон тонкие, пока еще полупрозрачные паучьи нити сюжета.

Тем же утром Шлегель прослушал запись и, не имея возможности приехать к соавтору из-за комендантского часа, начал прямо на бланках счет-фактур с лесопилки выводить из ивлиновского мыслемесива основные этапы сюжета и главных героев. Шлегель поддевал линии развития когтем, вязальным крючком, он цеплял что нужно, отбрасывая второстепенное. Вязал петли, пока склизкая паутина не стала более-менее напоминать путеводный клубок.

Затем обратной передачей роман (а, точнее, пока еще его очертания) летел обратно по сотовой связи. Ивлин записывал в синюю тетрадь полученные по телефону сцены прилежно, не распалялся особо сильно, чтобы не тратить ограниченное бумажное пространство тетради, выделенной им МОЛом. Ивлин выбирал синонимы, выстраивал диалоги, расцвечивал персонажей оттенками и характеристиками. На заднем развороте тетради Ивлин законспектировал план романа, а после, обсудив с товарищем имена героев, аккуратно внес и их, дважды подчеркнув каждое.

Шлегелю все нравилось. Неплохая получалась история, не хуже других. Что у них было в сюжете? Фамильный особняк, ссорящаяся пара молодоженов, таинственное художественное полотно на стене – естественно, заколдованное и проклятое. А какое Ивлин придумал название! «Большая картина»! Оно было в духе прошлых столетий, в стиле докатастрофных лет, оно было броским, запоминающимся. Шлегель хотел зарегистрировать это название как можно скорее, чтобы редколлегия МОЛа уже по названию поняла, с кем имеет дело. С чем имеет дело. С «Большой картиной».

Готовя завтрак, наливая крепкий чай в щербатую кружку, Шлегель все время повторял это название – с восторгом, вслух, сам себе (и «для себя»! ). Он произносил: «Большая картина», лениво потягиваясь поутру, собираясь на лесопилку или выгуливая своего черного добермана по кличке Анджело. Шлегель повторял название их книги, пересчитывая заказы и таская с другими работниками дрова на погрузку. Раз уж у них с Ивлином, по крайней мере, появилось название будущего романа и основные сюжетные вехи, сейчас было самое время доложить об этом официальной инстанции. И срочно зарегистрировать название, уж больно здорово оно звучало.

Набрав номер МОЛа, Шлегель услышал резкий, с металлическими нотками, голос секретарши:

– Добрый день.

– Добрый! Я сочиняю текст по программе Слепого талона, и хотел бы отправить на регистрацию название романа, который сейчас в процессе написания.

– Фамилии для реестра.

– Мы пишем в соавторстве с…

– ФАМИЛИИ! – гневно потребовала секретарша.

Он с непривычки испугался такого тона, но решил не сдаваться:

– Камберленд. И Шлегель. Шле-гель, как в «Говардс Энд». Как поэт Август Шлегель.

По ту сторону телефонной трубки послышались отрывистые щелчки по клавиатуре, после чего трубка вновь ожила:

– Вас нет в картотеке. Ни одного, ни другого.

– Перепроверьте, пожалуйста! Латинскими буквами моя фамилия будет SCH, а не SH…

Но в приемной МОЛа не желали продолжать беседу:

– У меня нет времени искать авторов, у которых пока есть только одно название.

Шлегель решил зайти с другой стороны:

– Скажите, а можно ли нам показать редакторам МОЛа синопсис в конце этого месяца?

Тоном, не подразумевающим возражений, секретарша отрезала:

– Нельзя.

– А когда будет можно? – не унимался Шлегель.

– Никогда, – тут же последовал ответ. – Совет примет решение по вашей рукописи, только если она будет полностью готова. И если вы с вашим соавтором оплатите следующий по календарному периоду взнос в Общество.

– Но…

– Прощайте, мистер Шлегель.

Секретарь МОЛа положила трубку.

Молодожены, стройные, большеглазые и полные надежд, поселились в старом доме с таинственной картиной на стене. Они окрестили ее «Большая картина». И все пошло наперекосяк. Влюбленные ругались, кричали друг на друга, ссорились с матерью мужа, живущей с ними под одной крышей. А по ночам, словно в дополнение к дневным невзгодам, из картины на стене выходили ужасные демоны, чтобы мучить парочку еще сильнее. Но молодые, несмотря на все беды, были так влюблены друг в друга, как только могут быть влюблены недавно поженившиеся люди…. Они влюблены так, как влюблены самые поженившиеся… Влюблены как влюблены…

– …Камберленд, опять не спал перед дневной?! – прогремел сверху чей-то голос.

Надзор по качеству в лице их управляющего – лысого мужчины в бордовом пиджаке и с аляпистым галстуком, склонился над рабочим местом Ивлина. Тот же резко мотнул головой, стряхивая с себя остатки сна, и сбивчато произнес:

– Я нет, я…

– Оставьте его в покое! – раздался откуда-то высокий и требовательный голосок миссис Гонт, спешившей на помощь Ивлину. – Он на подработке.

Надзор по качеству расплылся в мерзкой улыбке:

– А ты, я смотрю, как обычно выгораживаешь своего любимчика?

Миссис Гонт побагровела от возмущения так, что лиловый ожог-сердечко на ее щеке словно растворился. Лавандовые бантики на блузе, и те стали практически белыми в сравнении с пылающим лицом. Подойдя к наглецу вплотную, начальница оперативной смены прошипела:

– Лучше б тебе заниматься своими отчетами да не лезть на производство! Проваливай на свой верхний этаж и оставь Камберленда в покое, он и так работает за двоих.

Промямлив что-то нечленораздельное (из чего, тем не менее, почти каждый расслышал «нарядился тут как на поминки!», выпад в сторону немаркой черной одежды Ивлина), надзор по качеству все-таки соизволил удалиться.

Ивлин горестно обхватил голову руками:

– Вообще не заметил, как вырубился! Вчера снова до четырех утра не мог…

– Тебе и так трудно приходится, – миссис Гонт ласково потрепала его по макушке, разворошила свалявшиеся черные волосы. – Я-то знаю, по крайней мере, что ты здесь единственный, кто куда-то пробьется даже в нынешние времена. Ты же умница, Ивлин. Настоящий писатель.