Николай Колесников - Не сущие стены

Зверь своё дело знает! Никто не уйдёт от возмездия!

В воздухе пахнет страхом, свежим мясом и кровью. Это заставляет и без того бешено колотящееся сердце биться ещё быстрее и громче. Следующего человека я нагоняю на выходе из двора. Прыгаю ему на спину и пока мы летим к земле прокусываю артерию на шее. Рывок – кусок мяса отдельно – человек отдельно. Во рту приятный солёный вкус. Свежая кровушка. Но возле гаражей ещё трое – нужно бежать туда. Мягкий песочек детской площадки приятно трёт подушки лап, когда я разворачиваюсь для прыжка…

…Толстяк закашливается.

Блин! Да как же не вовремя!

Толстяк пытается ворочаться и оглушительно выпускает газы.

Так. Не отвлекаться! Сосредоточиться! Сосредоточиться!

Толстяк, что-то хрипит.

Да, ты чего, Толстый? Там у меня месть всей жизни, а ты тут пердишь!

Но сейчас Толстяк хрипит как-то особенно долго, потом снова выпускает газы, выдыхает и в комнате становится невыносимо тихо. И как будто ещё темнее.

Толстяк! Погоди! Не уходи, Толстяк!

Колдун, с позволения врачей, читает над Толстяком молитву. В это время даже медсёстры перестают деловито сновать по палате и стоят в почтенном молчании.

Когда Толстяка увозят Колдун садится на стул передо мной, где он обычно сидит и тяжело вздыхает. Он долго молчит, так долго, что мне начинает казаться, что он тоже умер.

От горя.

Сколько я ни прислушиваюсь я не могу уловить его дыхания. В тот момент, когда я уже готов отчаяться, он наконец-то вздыхает.

– Он умер счастливым. – говорит Колдун. – Да, да. В это трудно поверить. Но это была и его месть тоже. Не только твоя. Не помнишь его? А он тебя вспомнил… Вроде. И его брат тебя, наверняка, знает. У нас же небольшой городок то.

Вот это новости! Где-то я пересекался с Толстяком и его братом ещё до того как в третий и окончательный раз угодить в больницу. Колдун прав – городок у нас небольшой, не удивительно, что мы можем быть знакомы. Может быть даже я и узнал бы Толстяка если бы увидел его хотя бы. А то я всё время пока здесь – кроме пола ничего и не видел. Я не знаю даже настолько ли Толстяк был толстый, как я его себе представлял.

Кажется, что вся жизнь так и пройдет лицом вниз на больничной койке. И тут же она кончится. А какие ещё могут быть варианты, когда у тебя отказал спинной мозг и теперь ты весь парализованный, и даже пальцем двинуть не можешь.

Колдун снова вздыхает и говорит:

– Ладно, отдохни пару дней. Найдём тебе нового проводника.

Я не устал, Колдун. Совсем не устал.

В обед мне снится сон, что я опять пёс. Но я знаю, что это сон. Потому что теперь я уже умею отличать сны от путешествий. Все сны начинаются одинаково. С тропинки.

Я бегу по тропинке и выбегаю на кукурузное поле. Я большой и добрый пёс – играю в кукурузном поле с маленьким мальчиком. Я не даю ему упасть в обрыв. Он говорит мне: «Спасибо тебе за поддержку, брат!»

И теперь во сне я большой человек, а это мой младший брат. И теперь он говорит мне: «Я буду помнить тебя всегда, брат!»

Это тощий длинноволосый парень, с голым торсом и в армейских штанах с подтяжками. Он держит пса двумя руками за нижнюю челюсть. Он целует пса в нос, а тот облизывает солёным языком лицо человека, оставляя на нём кровавые следы. А после, храня тепло его ладоней на челюсти, несётся сквозь холодный летний вечер к гаражам, добивать тех, кто ещё остался в живых.

Я вижу, то, что видел Толстяк в последние мгновения своей жизни.

Я вижу это потому, что он хотел, чтобы я это увидел.

– У вас есть дети? – спрашивает она.

И я на секунду замираю.

После той аварии с джипом я долго ещё лежу в больнице, но потом всё-таки понемногу иду на поправку. Хромой, обожженный, полуслепой и полуглухой долго не могу найти работу. Мыкаюсь по каким-то социальным центрам, выбиваю пособия. Но нигде меня не берут. Руки гнутся плохо, ноги не ходят, глаза видят кое-как.

Колдун устраивает меня на автозаправочную станцию. Совсем крохотную с тремя колонками. На окраине города. За ней начинается пустырь. Сюда заезжают в основном постоянные клиенты. Их не очень много. Так что два хромых и увечных вполне справляются с тем, чтобы их заправить.

Каждую среду и субботу сюда приезжает она.

Сначала в беспросветной серости появляется маленькая искорка. Потом появляется свет. Потом цвет. И этот цвет красный. Красный цвет ниточки на её левой руке. Она нетерпеливо поправляет этой рукой волосы и кажется уже жалея о том, что завела этот разговор повторяет свой вопрос:

– У вас есть дети?

Она смотрит на меня прищурившись. Маленькая и упрямая она протягивает мне руку. В руке мелочь. Несколько звенящих монет. Лишними они не будут, но и погоды не сделают. Опять же правилами это строго регламентировано. Я моргаю, отворачиваюсь, как будто не выдержав её взгляда, подхватываю ведро и уношу его на станцию. Со станции я делаю два шага и берусь за заправочный пистолет. Сейчас уже, сейчас заправка закончится. Я это знаю, потому что она всегда заправляет одинаковое количество топлива. Она обходит свою машину сзади и снова смотрит на меня:

– Мальчик или девочка?

Я киваю. В последнее время в этой далёкой жизни слова даются мне всё труднее

– Девочка? – переспрашивает она

Я киваю ещё раз. Невольная полуулыбка пробегает по моим губам, она перехватывает её и тоже слегка улыбается.

– Купите ей мороженное. – мягко говорит она и кладёт монеты на полку заправочного автомата.

– Спасибо! – говорит она, когда я вынимаю пистолет из бака и начинаю завинчивать крышку. Я снова киваю ей головой. Она хлопает дверью и уезжает.

Выезжая с заправки она пропускает машины идущие по главной. Она сосредоточена и строга. Она закидывает за ухо волосы. В какой-то момент, пока она поднимает руку, ослепительно сверкает черепашка на её левом запястье. С виду самая обычная медная черепашка в окружении двух бусин надетых на красную ниточку.

Она приезжает всегда в одно и то же время. В одни и те же дни недели. В среду в обед и рано утром в субботу. У неё всегда чистая машина и улыбка на лице.

В субботу на заднем сидении у неё лежит какая-нибудь игрушка, в среду папка с документами. Раз в три месяца она розовая. Два раза в месяц голубая, всё остальное время, это разные папки всех оттенков зелёного.

Длинные крючковатые пальцы Тихого с вечно не стриженными ногтями, под которые забилась грязь вперемешку с маслом, по одной подцепляют монетки и отправляют их во вторую огромную и вечно грязную ладонь.

– Между прочим, – говорит он своим охрипшим голосом. – В правилах сказано, что ты не можешь вымогать, клянчить, просить или каким-либо другим образом выпрашивать деньги у клиента. Однако, если клиент сам решил тебе, что-то дать, то про это в правилах ничего не сказано. И лучше брать, потому, что если клиент монетами повредит станцию, то ему ничего не будет, а с тебя взыщут!