Николай Колесников - Не сущие стены

– Так.

– Так вот. Позавчера нам позвонили и велели этих пациентов собрать и срочно перевести в другую больницу. Пофамильно назвали, понимаете?

– Так.

– Как уговорено назвали их всех. С кодовыми словами и прочим.

– Так.

– Мы их погрузили в подъехавшие машины и отправили. Но они пропали и никуда не доехали.

– Хреново. А что за машины были?

– Вот то-то и оно. На камерах наблюдения этих машин нет. И ни в какую больше больницу они не прибыли.

– Кто-то украл у нас пациентов что ли?

– Получается так, Валентин Муратович

– Ёщкеренский фауфень! Кому это на хрен нужно? Кто звонил то? Выяснили?

– Да, Валентин Муратович, выяснили.

– Ну и кто же это был, вашу мать?

– Это вы и были, Валентин Муратович, с вашего номера звонили. Вашим голосом.

– Не может быть этого! Слышишь! Не может! Что за хрень там у вас творится!? Сейчас погоди…. Я перезвоню чуть позже, там кто-то пришел ко мне…

Я отвлекаюсь. Силуэты прохожих сливаются в сплошное серое марево. Тело само бежит по газону, обгоняя хмурый поток, возвращающихся с работы, людей. Ещё немного и газон перейдёт сначала в пыльную обочину, а потом в лесополосу. Можно будет срезать, главное, чтобы медсестра успела покормить меня к тому времени. Через лесополосу проходят рельсы и очень неохота попадать под поезд. Слишком долго я иду собачьим ногами к цели. Держась краешком сознания там где пёс бежит по газону всей остальной частью возвращаюсь в палату. Успеваю к тому моменту, как сестра наклоняется и заглядывает мне в глаз. Приветственно моргаю ей трижды.

– Что ж, сердешный, не становится тебе лучше?

Моргаю ей в ответ дважды.

– Ишь, оптимист какой! – говорит сестра вставая и шурудя посудой в своей тележке. – А доктор вот говорит, что улучшений не замечает.

И совсем-совсем тихо добавляет:

– Отмучался бы ты уже!

Прекрасно понимаю её, но не время унывать, тем более она же не знает про то, что кроме врачей меня лечит ещё и Колдун. А уж в нём то я ни капли не сомневаюсь. Получилось тогда с ожогами, получится и сейчас. Что-то слишком много времени я провожу в больницах.

Сестра всовывает мне трубочку в рот, и я начинаю приём измельчённой пищи. В это время пёс минует обочину и начинает пересекать лесополосу.

Больничная еда по сравнению с колдуновским отваром безвкусная, почти отвратительная. Но выхода нет. Я старательно выпиваю её всю. Нужно быть благодарным. К тому же нужно много еды, чтобы было много сил, для того чтобы скорее поправиться. Колдун сказал, что всё заживёт как на собаке.

Собака в это время уже добралась до рельсов и бежит вдоль них. Хороший пёс попался – целеустремлённый. Сам бежит к цели, не отвлекается на всю эту собачью ерунду: понюхать, пописать, поискать следы. Навстречу проезжает поезд. Из окна выглядывает машинист и провожает меня взглядом.

В палате Толстяк громко вздыхает и пускает газы. Проснулся. Безобидный овощ Толстяк. Наверное он так приветствует медсестру или оно само у него так выходит, но случается каждый раз. Не менее трёх раз в день. Иногда мне кажется, что по Толстяку можно часы сверять. Но часов у меня нет, как и нет возможности проверить эту теорию. Сестра ставит мне капельницу и идёт кормить Толстяка.

Толстяк так громко всасывает пищу, что я не могу сосредоточиться и всё время возвращаюсь в палату. Связь между мной и псом становится очень слабой и устав ждать меня он засыпает, зарывшись в сухие листья в корнях какого-то дерева.

Псу снится хозяин – огромный мужик с усищами. Снятся тренировки, таскание автомобильной покрышки набитой камнями. Снятся собаки во дворе. Снится что огромный чёрный пёс, которому он неоднократно доказывал своё превосходство, улучил момент и отвоевал себе половину двора и часть парка, и теперь нужно срочно бежать показывать кто во дворе хозяин. Это какой-то невероятный бред, но всё равно в сто раз интереснее, чем смотреть в потёртый линолеум и слушать как чавкает Толстяк.

После кормёжки Толстяк ещё некоторое время взбудоражено сопит и кряхтит. Скорее всего он невероятно рад. Рад кормежке, рад этому скупому человеческому общению, рад вниманию, когда медсестра с равнодушным лицом вытирает платком ему слюни и сопли. Вытерев и убрав за Толстяком медсестра переходит к Юре.

Юра в коме поэтому его кормят быстро, – просто меняют пустую бутыль с питательным раствором на полную, проверяют как работает капельница и приборы. Потом медсестра уходит. Тушит свет, и закрывает дверь. В палату едва-едва пробивается свет через щель под дверью. До меня доходит только едва заметный его отблеск. Дыхание Толстяка становится ровным, через некоторое время он снова пускает газы. Около получаса прошло с того момента, как Толстяка начали кормить. Точно, блин, как часы. Наверное.

Еще через минуту его дыхание совсем замедляется и Толстяк засыпает. В это время где-то далеко просыпается пёс.

Он встаёт и потягивается.

Впереди ещё долгий путь.

Я перебегаю в темноте через рельсы и лечу через лесополосу. Хорошо собакам – они могут в кромешнейшей темноте видеть. Не так ясно как днём, но всё равно всё понятно. Запахи, звуки, воздух кругом всё это даёт ощущение пространства. Особенно запахи. В темноте они ощущаются совершенно по-особенному. Как будто ребёнок с длинным шарфом в руках несётся вперёд, а шарф развевается вслед за ним. И ты ухватившись маленькими зубками за его край мчишься галопом, пытаясь успеть своими пока ещё коротенькими ножками за своим человеком. И шарф заслоняет весь мир перед глазами, зато ты отлично видишь носом: и кота гонявшего клубок шерсти по полу, и бабушку вязавшую из этой шерсти этот шарф, и маму идущую на свидание, обернувшую тонкой рукой этот шарф вокруг своей прекрасной шеи. И ещё совсем молодого папу, обнимающего маму при этом уткнувшегося в её шарф прокуренными усами…

Ветер меняет своё направление, и наваждение пропадает.

Пропадает вся семья, остаётся только холод, одиночество и темнота вокруг.

Надо идти на свет. Выхожу из лесополосы на окраину микрорайона. Так, вот школа, мимо неё вдоль забора, тут на площадке обычно собираются собачники, но сейчас для них ещё рано. Чуть дальше гаражи. Ага, от них направо.

Так, двор со сгоревшим грузовиком посередине, который заменяет всем окрестным мальчишкам детскую площадку. Да и мальчишек то теперь особо не осталось. Но всё равно, сейчас нужно осторожно.

Ага! Чисто-пусто. Здесь никого нет. Ни на качелях, ни у подъезда, ни у входа в подвал. Таааак, идём в другой двор.