П. Ингварссон - Элли

Здесь же я не чувствовал что солнце у меня украли, хотя и наслаждаться я им мог гораздо реже, чем в городе. Дожди здесь идут часто, порой солнце половину своего времени пребывания на небе закрыто облаками и тучами. Искренне сомневаюсь, что где-то небо предстает во всем своем величии также как здесь. Наверно, любой патриот будет воспевать небо своего родного края, считая его самым красивым, и с этим я ни в коем случае не спорю. Обратившись к аллегориям времен скальдов (хоть и у них не было принято вплетать описания природы в свой рассказ) я скажу, что здесь ощущаешь себя словно в центре кольца, в которое скрутился мировой змей, или стоящим на вершине мира, горизонт кажется безграничным, в какую сторону ни повернись. И вот только на закате последние лучи уходящего солнца блеснут на тонкой полоске чешуи мирового змея – вот он, Край Мира! А стоит поднять голову вверх – и тучи кажутся такими близкими, такими плотными, а небесная сфера поистине величественна в своей глубине, удерживая на себе всю тяжесть черной мировой бездны.

А тучи? Никакие фотографии не передадут красоту и величие наших туч. Особенно прекрасны темные дождевые и грозовые тучи, в них не осталось ничего, что ассоциировалось бы с легкостью и воздушностью, они полная противоположность белых облачков, безмятежно плывущих по небу.

У каждого народа есть мифы о Дикой Охоте. Существует множество теорий о происхождении этого мифа и о версий, кто у кого этот миф заимствовал. Не люблю я эти споры о заимствовании – самое пустое и бесполезное занятие. Несмотря на то, что в разных версиях этого мифа часто присутствуют персонажи, связанные с христианством, да и вообще сами действия охотников совершаются с контекстными упоминаниями таких понятий как грех, крещение, некрещеные. Корни этого мифа уходят в невероятную древность, еще задолго до нашей эры в древней Индии поклонялись Рудре, в индоевропейской мифологии это, пожалуй, самое раннее упоминание бога Дикой Охоты. Сейчас Рудру-Шиву можно встретить на майке какого-нибудь хиппи, считающего что он познал суть восточной духовности в своем стремлении к пацифизму. Но настоящий Рудра – это бог безудержного шторма, бог-охотник, подобно Одину, это бог битв и войн, он может насылать болезни и лечить. Только сопровождали его не валькирии и павшие воины, а божества Маруты. Несколько тысяч лет назад они проносились над зелеными лесами Индии, поражая своих демонических врагов молниями и вселяя в них ужас раскатами грома.

И вот, спустя почти четыре тысячи лет, американские ковбои, выживающие в краю ураганов и смерчей, сметающих все на своем пути, продолжают рассказывать о небесных Призрачных Всадниках. Почему этот образ такой живучий? Постоянные заимствования, или человеческое невежество, которое не могло объяснить природу электрических разрядов между небом и землёй? На мой взгляд, секрет в том, что в этих фигурах из конденсированного водяного пара, нам до сих пор являются эти всадники.

В Шотландии с давних времен нам является не образ заимствованного Рудры, перенесенный кельтами на остров в сотнях миль от древней прародины, а образы местных героев. Здесь, над моей головой, так часто устраивали скачки народ Слуа, а в Уэльсе, у берега реки местным являлся Король Херла, такой же величественный и молодой как всегда.

Пусть мои родители учились ещё в те времена, когда религия занимала важное место в обучении и воспитании, на моей семье это никак не отразилось. Отец, конечно, очень любил пасху, но вот мне эта любовь не передалась, скорее, мне была ближе мамина радость Иванову дню, как самому солнечному времени в году. Оторванному от религиозного воспитания (пусть в школе и оставались его рудименты) казалось, мне закрыт путь к духовным переживаниям.

Но, приехав сюда, далекий от фольклора мальчик, впервые увидел этих самых скакунов на тёмно-синих конях. Лежа на траве и глядя в пасмурное небо, я не играл в привычную игру «на что похоже это облако?», а задумывался «куда несется это грозное воинство?».

Здесь человек гораздо ближе к дикой таинственной природе. В городе не гремит молния и не дует ветер? Конечно, дует и слышен гром. Но я не помню чтобы молния попадала в кого-то или во что-то в пределах города, нанося урон – поваленный столб и оборванные электрические провода восстанавливали, чуть просыхал асфальт. Я помню, в городе как-то был случай, когда человека убило упавшим рекламным щитом, но не знаю куда эту жертву отнести – к жертвам стихии или прогресса. Даже моя прабабушка, живя осенью в городе, спокойно смотрела телевизор с чашечкой чая, пока на улице завывал ветер и сверкали молнии, но в загородном доме это был уже совсем другой человек – чуть на горизонте появлялись грозовые облака, как она выключала от греха подальше электричество и начинала молиться. Очень жаль, что такой контраст виден только в ситуациях с переживанием ужаса, при переживании изначальной природной красоты такое переключение в сознании современного человека практически не происходит. Вот вам и разница между paganus и urbanus. Наши города уже не окружены крепостными стенами, не столько из-за отсутствия войн, сколько из-за необходимости постоянного расширения, роль зубцов на городских стенах теперь выполняют небоскребы, защищая человека от внешних опасностей.

Ветер в городе – это что-то постороннее и почти незаметное, в то время как в деревне ветер, срывающий с твоей головы бейсболку, это тот же ветер что мчит по небу темных всадников, которые всегда готовы убить, это то же ветер, что развевает ленточки на майском шесте, и тот же самый ветер, что нежно на своих ладонях переносит семена вереска.

Дело не в плохом обучении в школе, в незнании физики, или в больной фантазии, просто наше мифо-поэтическое мышление иногда прорывается наружу. Мне виделась Дикая Охота, а физику Роберту Оппенгеймеру при созерцании ядерного взрыва, явился образ Вишну в его аспекте разрушителя. И совсем недавно на глаза мне попалось упоминание случая, произошедшего в 1956 году и описанного в news chronicle: молодого сапера убило молнией; сержант, описывая эту бурю, сказал что вокруг будто шла война, тьма сгущалась и казалось словно кто-то пытается впечатать людей в землю огромным молотом.

В такие моменты расколдованный мир трещит по швам.

Вернуться в город полностью у меня уже не получилось, ибо я был не способен вновь войти в городской ритм, что очень расстраивало и меня, и моих родителей. Вернулся в родительский дом я только после окончания школы, чтобы поступить в университет. С тех пор жизнь вновь перевернулась с ног на голову, и теперь, как только оканчивался учебный год, я собирал вещи и ехал к тете.

«Бросай своё изучение рунической магии. Психология – вот настоящая магия!» – сказали мне родители, когда я оканчивал школу. Я послушался совета и поступил в наш городской колледж на факультет психологии. Изучая ради расширения кругозора устаревшие теории и теории прогрессивные и современные, я всё больше и больше остывал к этой дисциплине. Возможно, находись я исключительно в студенческом вакууме, это остывание и не произошло бы, но я видел во что превращается психология, выйдя за пределы университетской среды. ТВ-шоу, популярные книжонки по психологии – в них было всё меньше и меньше научного, и всё больше «эй, я знаю что ты хочешь услышать, моя книга по психологии даст тебе это!».