Сергей Алексеев - Три шершавых языка

– После того, что я сделаю дальше, твоя жизнь не будет такой, какой она была прежде, – начал свою речь Курт. – До конца твоих дней каждая девушка, отважившаяся поцеловать тебя, уловит в послевкусии то самое, что у тебя прямо перед глазами.

– Я все понял, – тяжело дыша, сдался Марк. – Я совершил ошибку.

– Запомни это раз и навсегда, третьей попытки я тебе не дам!

– Я понял, я больше не буду.

– В принципе мне все равно, подведешь ты меня или нет, но для закрепления материала сегодня ты будешь умирать всю ночь, отжимаясь, – обнадежил Курт и швырнул Марка в стену за своей спиной. – А теперь исчез!

***

День ото дня перечень упражнений дополнялся новыми элементами, а сами тренировки становились жестче, злее и резче. Пот ручьем лился с тела, а вместо дыхания слышались звуки удушья. Серьезно обогащались и приемы боксирования. И вправду, отец Курта немало сил и времени положил на воспитание сына. Часто Курт поднимался со своей кровати и, показывая, как нужно ударять, делал это жестко, но всегда доходило с первой попытки. Иногда просто осыпал Марка тяжелыми ударами, отрабатывая его блоки. Но это были лишь отдававшие болью в мышцах упражнения и побои, а к трудностям такого рода еще можно привыкнуть. Настоящая боль всегда в голове – когда делаешь то, что заставляет переступить через свой нравственный барьер, то, что заставляет тебя встать против всех, представляет в глазах остальных настоящим отщепенцем и подонком. И Курт неуклонно настаивал поступать так.

– Не для того человек создан, чтобы быть добряком, – говорил Курт. Тысячи лет живут люди, но доброта так и не стала основным их достоинством. Эволюция идет непрерывно, каждую секунду твоей жизни, но уж точно не в этом направлении. Быть слабым опасно для жизни, и даже не потому, что это ведет к гибели, но останавливает тебя в твоем развитии, в достижении твоих амбиций, споткнувшись на первом же моральном принципе.

Даже богу не нужны бесхребетные добряки, и это не мои слова. Богу нужны пот, кровь и твоя израненная душонка в ежедневных схватках со злом. Считай смерть отпуском, а рай – госпиталем, где дадут зализать свои раны. Без ран ты там не нужен. И пусть тебе придется совершать плохие поступки, но ты должен компенсировать их еще большей победой над злом. Именно это ты должен помнить и повторять себе в кровь разбитыми губами.

Взгляни на меня по-настоящему. С полной уверенностью могу утверждать, что каждая здешняя козявка ненавидит и презирает меня. Но согласись и со мной: местный порядок все-таки соблюдается, а бесы, живущие в нас, храбро поприжали свои хвосты. Потому я уверен: в будущем многие поймут меня и будут вспоминать обо мне с благодарностью. Как человек воли я выбираю быть примером, опорой и защитой тех, кто меня окружает. Пусть мои манеры далеки от совершенства, пусть я успел на своем жизненном пути подцепить дурные привычки и наклонности. И да, признаюсь, я отнюдь не сахар, я был вынужден стать таким. Но то, что я делаю с тобой, это мой личный подарок, и ты в этом скоро убедишься.

Школа стала для Марка еще большим спасением от бед, чем была прежде. Этакий островок, где можно перевести дыхание, без страха перед новыми неприятностями. Вместе с тем, у него выросло стремление учиться. Только на уроках Курт не трогал его, только там никто не судачил за его спиной, не презирал за воровство. Напротив, многие даже завидовали его учебным успехам.

Мало того, Марк с неподдельным изумлением открыл, как скоротечны, оказывается, бывают школьные уроки. Не успеешь и глазом моргнуть, как звенит неумолимый звонок. Эта находка и вправду была неожиданной. И не менее ошеломительным было признать, как же ненавистны ему стали квартальные каникулы. Теперь они представлялись чем-то ужасающим, когда в измученную долгим отдыхом голову Курта могли прийти самые невероятные идеи. Величайшим везением было то, что Курт учился в старшем классе, на один год, и потому Марку не приходилось с ним пересекаться днем.

Сама же школа, как я уже упоминал, не славилась своей популярностью. Ее не любили и обходили идею отправить туда своих чад родители, жившие поблизости, как раз за тот самый контингент. Мало того, ее избегали более-менее приличные преподаватели. Даже те, что были сравнительно молоды и недостаточно опытны. Попадали туда как правило женщины, нередко практикантки, еще не успевшие получить свой заветный диплом. То ли в наказание, то ли с целью окунуться с головой, так сказать, в жизнь они оказывались в подобных местах и делали свои первые шаги в профессии.

Ну что же, раз есть проблема, то, конечно, рождается решение. Некоторые из молодых учителей пытались до последнего казаться строгими, даже железными, но все их попытки, разумеется, кончались фалом под шум оголтелой толпы. Трудно было вообразить их разочарование, когда внутреннее воодушевление трудами древних философов, вместе с искренним желанием принести свет в темные углы сменялось образами сожжения на костре, под смешки и оскорбления со стороны своего же разума. После такого, разумеется, накрепко оскотиниваешься и начинаешь по-новому смотреть на жизнь. По крайней мере, настороженней к пламенным стремлениям и ко всем тем, кто к ним призывает.

Но встречались и крайне одаренные среди них. Одной из самых примечательных преподавателей того времечка оказалась по виду маленькая и тоненькая девчушка. Ей быстро удалось найти подход и возвратить себе власть, когда мальчишки напрочь отказывались быть тише воды, ниже травы. На пике своего отчаяния она издавала такой истошный плач, что по каждому ученику пробегали крупные мурашки, будто они убили ее, искалечили или склонили к самоубийству. Уже не казался столь невероятным сценарий, когда она просто пойдет и бросится с крыши ратуши.

Были и преподавательницы повеселей. К примеру «Физичка» успешно пользовалась своей красотой и сексуальностью, чтобы повысить интерес, к предмету, разумеется. Умеючи поддерживая форму своей юбки и положение ног, она сосредотачивала мальчишеский внимание, пусть не на самом предмете обучения, но зато его полностью лишался сосед по парте. Таких любили, таких рисовали в конце тетрадок, пусть и без одежды.

Словно бухенвальдская ведьма, она, бывало, прохаживалась между рядами школьного класса и самым шумным прикладывала длинной деревянной линейкой по щеке. Чуть позже, когда ученики привыкли к ее выходкам, линейка шлепала жестче, болезненней и даже иногда разукрашивала юношеские щеки после звонкого удара. Всех в классе это забавляло, ее это также веселило, и довольная ухмылка не сползала с ее лица. Зачем скрывать, все хотят иметь немножко власти. Каждая козявка в этом мире жаждет в том или ином смысле признания.