Роман Канушкин - Канал имени Москвы

– Мунир! Я здесь! – зычно прокричал Хардов, как будто происходящее не оказывало на него ни малейшего влияния. – Я здесь, старый друг.

В следующий миг то ли периферийным зрением, то ли краешком сознания Фёдор увидел Мунира, чьё пике больше походило на неконтролируемое падение, и понял, что нос лодки только что пересёк невидимую линию ворот.

«Как жаль, – отстранённо подумал юноша, – а ведь мы почти успели».

Фёдор сидел на самой корме, и поэтому ему открылось ещё многое. Он видел, что лодка движется по инерции, и видел мёртвый свет, который теперь, если ему суждено выжить, никогда не забудет, а ещё лица команды, на которых запечатлелось что-то, что он, напротив, мечтал бы забыть навсегда. Он видел смеющегося бородача-рулевого, который так и остался на коленях, и видел (неожиданно!) глаза Евы, появившейся в проёме каюты: девушка что-то кричала. А потом Фёдор успел увидеть, как Хардов подхватил своего ворона, скорее всего умирающего, судорожно бьющего крыльями об воздух, и как прижал его к сердцу. И снова глаза Евы.

«Как удивительно», – мелькнула у Фёдора какая-то неоформившаяся мысль.

И всё закончилось.

Послышался спокойный плеск воды о борт. Над ними стояла тихая звёздная ночь. Лодка вошла в канал.

Фёдор сжался в комок, не понимая, что происходит. Внезапная и оглушительная тишина и покой словно парализовали его. Юноша передёрнул плечами. Потом осторожно посмотрел по сторонам. И обернулся.

Вся поверхность Московского моря выглядела совершенно умиротворённой. Лунная дорожка теперь бежала по водной глади в сторону своего берега, будто указывая на дом, который всё ещё оставался так рядом. Фёдор ощутил необходимость сглотнуть, дабы оживить высохшее горло. И ещё протереть глаза, удостовериться в открывшейся картине: никаких обезумевших прожекторов и столбов бледно-зелёного света, ни мёртвого свечения, ни яростного пламени, и никакого «Второго», восставшего из древней тьмы, что скрывает мгла. Чужой берег тихо спал, укутанный туманом, сползшим прямо к воде.

– Тихо, – изумлённо прошептал Фёдор.

Это казалось невероятным и больше всего было похоже на внезапное пробуждение, кладущее предел ночному кошмару.

– Мы в канале, Тео. Всё осталось позади, – с какой-то будничной усталостью произнёс Кальян. Отёр испарину. И улыбнулся. – Правда, такое впервые… А ты молодец. Только можешь больше не вцепляться в руль, как в молоденькую невесту, сбежавшую из-под венца.

Послышались тихие и такие же усталые смешки: команда приветствовала своего капитана. Разгоняя остатки страха, что цеплялись за клочья тумана, команда одобрительными смешками приветствовала и неоплошавшего юнгу, но, наверное, больше всего этого немногословного и опасного человека, чьи глаза и уста скрывали больше, чем говорили, и его удивительную птицу, которая сейчас спасла их. О скремлинах на канале болтали много всякого, но мало кому доводилось видеть этих загадочных созданий вживую, и вот один из слухов на счастье и невиданную удачу всех, кто был в лодке, подтвердился: скремлины действительно дружили с гидами.

– Невесту… – чуть смутившись, повторил Фёдор и с недоумением уставился на свои руки.

Он всё ещё с силой сжимал руль. Левая ладонь горела, юноша поднял её к лицу и понял, что сорвал мозоль под основанием безымянного пальца.

– Ты же говоришь, что вода не пускает его, – почему-то сказал Фёдор, указывая Кальяну на туман по правой стороне.

По мере удаления от ворот туман светлел и густыми клочьями, похожими на клубы пара, стелился по поверхности воды.

– Так и есть, – подтвердил капитан. – Сползает лишь на несколько метров от берега. Да и то лишь по ночам. К утру его раздувает.

Фёдор снова бросил взгляд, наверное, прощальный, на Московское море – единственным доказательством того, что они только что прошли там, оказались расстрелянные Хардовым фонари. Памятник Ленину, лишённый своей торжественной подсветки, одиноко чернел в ночном небе за поворотом русла.

– Включить освещение, – распорядился Кальян окрепшим голосом. – Теперь уже можно.

Фёдор не особо удивился тому, как быстро и чётко был исполнен приказ капитана – двое гребцов по левому борту покинули свои места и растопили масляные фонари на носу и корме. «Они давно ходят по каналу, – подумал юноша. – Расчёты привычные, команда очень быстро становится слаженной. Лишь бедолага рулевой выпал из общего ритма».

Кальян тоже видел это и с сожалением вздохнул: бородач по-прежнему стоял на коленях, что-то бормотал себе под нос, счастливо скалясь.

– Пройдём вперёд четыре километра, – громко сказал Кальян, и Фёдору показалось, что он больше обращается не к команде, а к Хардову, который так и стоял молча у мачты, прижимая к себе ворона. – Там канал пересекает река Сестра. Это хорошее место. Там и отдохнём.

После всего пережитого команда действительно нуждалась в отдыхе, пусть и в коротком – перевести дух. Бородач-рулевой вдруг замер. С несколько нелепой неестественностью склонив голову, он подозрительно уставился на Хардова.

– Это что ж, твоя птичка, что ль, спасла нас, командир? – ядовито поинтересовался он. – Так, что ль?!

Лицо Кальяна застыло. Но Хардов лишь с сожалением посмотрел на рулевого и промолчал. «Чего испугался капитан? – подумал Фёдор. – Что Хардов поступит с рулевым так же, как он поступил с прожекторами? Но ведь это не так. Гиды они… другие. У них… вроде кодекса…» Но откуда у него эта уверенность? Что он вообще знает о гидах?

(знает)

Только то, о чём болтают в Дубне. Но там много о чём болтают. А ведь батя всегда учил его,

(батя?!)

что говорящий – не знает, знающий – не говорит.

Рулевой опять принялся раскачиваться на коленях из стороны в сторону. И тогда Хардов наконец подал голос.

– Да, река Сестра – это действительно хорошее место, – как-то странно произнёс он. Голос его был хриплым, и казалось, что гид вкладывает в свою фразу ещё какой-то, одному ему понятный смысл. – Нам и вправду придётся там отдохнуть. Боюсь, что нет другого выхода. – Он бережно погладил ворона и тихо прошептал: – Ничего, потерпи, старый друг, чуть-чуть осталось, только, пожалуйста, потерпи.

Мунир слабо встрепенулся, а потом его голова поникла. Фёдор увидел, что в обоих крыльях ворона зияют страшные прожженные раны.

Какое-то время шли на вёслах молча. Команда, в предвосхищении обещанного отдыха, работала усердно, и по мере удаления от Иваньковского водохранилища с каждым взмахом вёсел людям становилось всё спокойней. Возможно, злая воля Стража канала вновь уснула, но, скорее всего, по какой-то причине просто не дотягивалась сюда. И это был один из вопросов, множества вопросов, что терзали сейчас Фёдора. Однако он молчал, помня о своём обещании не задавать вопросов, хотя делать это становилось всё труднее. Слишком непохожим на привычные представления оказался мир всего в двух шагах от дома, слишком многие вещи явили себя с совершенно неожиданной стороны.