Мария Некрасова - Большая книга ужасов – 79

Под кроватью лежало что-то большое и покрытое шерстью. Я видела хвост, обвисший унылой плетью, кожу, обтягивающую скелет без давно истлевшего мяса. А головы не было. Господи, где я?!

Не помню, как очутилась снова на крыше. Помню, что сидела там долго-долго, вцепившись в князек, пока не начало светать. Заорали птицы как ни в чем не бывало. Я подумала о тех, что на чердаке, и меня затошнило. Окно за собой я, конечно, не закрыла и видела теперь, как туда залетают новые и новые мухи. Я слышала это жужжание и думала, что сойду с ума здесь, на крыше верхом. Эти птицы – откуда они там? И свежая, среди них была свежая – значит, этот, который отрывает головы птицам, он еще здесь, на острове. Скоро меня хватятся. Надо лезть к себе.

Я потихоньку сползла с крыши – все-таки залезать было проще, чем слезать обратно, – кое-как добралась до своего окна, хорошенько закрыла рамы и стряхнула грязь с подоконника.

Уже засыпая, я подумала, что мне все это приснилось или я сошла с ума. В Африке, когда мы лечили животных, Лена говорила, что высокая температура может вызвать отек мозга. Не знаю, что это такое, но прямо чувствую, что у меня отекли мозги.

Она разбудила меня, наверное, через три минуты после того, как моя голова коснулась подушки. Махнула рукой перед лицом, забив мне ноздри запахом тряпки, и я тут же открыла глаза.

– Не дергайся, Джерри, если не хочешь опять залить простыню.

Пятно на простыне подсохло и обрело странный коричневый цвет. Если согнуть простыню, засохшая кровь отваливалась мелкой корочкой.

– Меня зовут Жули.

Она молча пристраивала капельницу. Жутко хотелось спать, но рядом с ней было страшно находиться с закрытыми глазами. И с открытыми. Я таращилась на ее руку в синей медицинской перчатке. Она ловко воткнула капельницу и налила мне очередную порцию сиропа:

– Не засыпай, ты мне понадобишься через час.

Я сразу проснулась. Сироп застрял в горле комом горячей каши. Женщина, пахнущая тряпкой, невозмутимо закручивала бутылочку. Зачем? Что она еще придумала? Эта неживая женщина без глаз – чего она от меня хочет?! Перед глазами встал чердак и та свежая обезглавленная птица.

А если она заметила, что я выходила ночью?

Я закашлялась, и спазмы в горле вытолкнули всю ложку сиропа разом. Я угодила прямо ей на халат, почти в нагрудный карман. Ужас заставил вдохнуть, и горло схватил новый спазм. Я кашляла так, что думала, меня вырвет. А эта орала.

– Джерри! – Она схватила полотенце, мазнула несколько раз по пятну. Розоватый сироп размазался огромным кровавым пятнищем. – Вот что ты наделала?! – Она шлепнула этим полотенцем меня по физиономии. Запах тряпки врезал по ноздрям как кулаком, и меня все-таки вырвало.

Выпитая вода с остатками сиропа и кислотой плюхнулась на одеяло желтым пятном. От ужаса я не знала куда себя деть. Хотелось бежать, но я была привязана к капельнице.

– Ты что, издеваешься?! – Она вскочила резко, я думала, она меня опять ударит. Но она вылетела из комнаты, не забыв запереть дверь.

Несколько секунд я сидела на кровати, боясь пошевелиться, все казалось, что она вернется и тогда… Быстрые шаги по коридору, потом вниз по лестнице, хлопнула дверь – и тихо. Отчего так тихо, где все?

Я перевернула одеяло пятнами в ноги и легла. За окном орали птицы, было слышно даже сквозь закрытый стеклопакет. Где-то на моем этаже включили воду, подвинули что-то тяжелое, что-то уронили. И я опять провалилась в сон.

– Этак всю жизнь проспишь, и что потом вспомнить?

Лысый! Я вскочила на его голос, забыв о капельнице. Он сидел у моей кровати, небритый, сонный, пахнущий рекой и бензином. Явно только приехал.

– Я скучала. Где ты был? – Никогда не думала, что скажу это Лысому. Терпеть его не могу, а тут обрадовалась.

– Ездил помогать в новом корпусе. Там серьезная авария, до конца лета могут провозиться.

– До конца лета я не выдержу! – В носу толкались непрошеные слезы. Я сама от себя не ожидала тогда, разревелась прямо при нем.

Лысый тоже не ожидал. Он таращился на меня через очки и смаргивал, будто пытался прогнать наваждение.

– Да что с тобой? Петровна говорила, ты простудилась…

– Она злая! Она запирает меня и называет чужим именем…

– Обзывается, что ли?

– Нет…

– Послушай, она просто еще не привыкла к вам… Она до пенсии работала медсестрой во взрослой больнице и своих детей не нажила. Она боится тебя больше, чем ты ее, потому что не знает, что с тобой делать.

– И орет…

– Ты тоже орешь, когда чего-то боишься.

– И пахнет тряпкой…

– Потому что во всем доме убирается она одна. Вот выздоровеешь – будешь ей помогать.

У Лысого на все был готов ответ. Только вот эти, на чердаке… Птицы. Лысый уже протягивал мне пачку салфеток вытереть нос. Я надорвала ее, высморкалась от души, и все равно, все равно…

– А те птицы… Птицы на чердаке!

Дверь приоткрылась, и вошла женщина, пахнущая тряпкой. Я не слышала ее шагов – похоже, все это время она стояла под дверью.

– Что за птицы на чердаке? – Лысый выжидательно смотрел на меня – и эта, эта тоже смотрела!

Глаза-капельки под нависающими веками. Я не видела, что там, в глубине тех капелек, а если бы увидела, наверное, завопила бы. Ее взгляд разом помог мне понять очевидное. Если она все время жила здесь одна и убирала дом одна, то она точно знает про птиц! И про сломанный холодильник соврала неспроста. Это ведь тот самый запах, который разливается по всему дому, который оглушил меня в первый день, когда мы только приехали. Просто она, наверное, привыкла, и ей кажется, что не так уж он силен. Она точно знает про птиц! И, если она их до сих пор не убрала, значит, они ей нужны.

Хотя, может, мне повезло и она не псих, а просто неряха. Не поменяла же она мне до сих пор залитый кровью пододеяльник. И чердак разгрести поленилась. Поленилась или забыла? Я по телику видела, что сумасшедшие часто пренебрегают элементарной гигиеной. У них слишком много всего блуждает в голове, чтобы еще помнить о подобных вещах.

Она смотрела на меня. Псих или неряха, но я предпочла сказать:

– Птицы на чердаке орут по утрам.

Лысый засмеялся. И эта, она тоже засмеялась, вот в чем дело. Значит, она все-таки понимала, что я говорю?

– Не грусти. Я привез тебе подарок. – Куртка Лысого топорщилась. Я, конечно, сделала вид, что мне страшно любопытно, что там, и сама оттянула край куртки. Я увидела полосатый мех, черный носик и уши – большие, треугольные с белым мехом внутри… Котенок! Я осторожно одной рукой вытащила мелкое теплое чудо, оно зевнуло и негодующе затрясло головой, недовольное, что разбудили.

Он потянулся у меня на одеяле, выпустив тонкие когти-иголочки, и пошел гулять по кровати, обнюхивая все вокруг.