Юля Ламичева - Похититель тел

Так кого же это Наташа привела?

Вывернувшись из тела, Евгений Анатольевич рванулся в ярости к дочери… и бешеной мухой ударился о невидимую никому, кроме него, паутину, которой силы оплели кабинет. Он бился и рвался, но тени опутывали коконом, как всегда глухие к мольбам и гневу. Лишь когда Евгений Анатольевич смирился, кокон ослаб, исчезая.

Некоторое время Евгений Анатольевич трепыхался над телом, подавляя желание приказать силам уничтожить мерзкую тварь, завладевшую телом дочери. Гарик успел проучиться в вожделенном училище несколько месяцев, всё же сбежав от математики, вдруг достижение цели стоит смерти от пневмонии в шестнадцать лет? Кто может судить о таких материях? А кто знает, что за жизнь ждала Гарика, не пойди он ночью на кладбище? Биографии большинства людей сплошь унылые трагедии. Но у Гарика были родители, дед, два брата, умершие в тот же год что и Гарик по случайным пустяковым причинам вроде острого аппендицита, столкновения с грузовиком на автобусной остановке и прочее, прочее. Впрочем, Евгений Анатольевич с самого начала знал, что связываться с силами ни в коем случае не следует. Силы не торопили, они присутствовали в его жизни в виде провалов в реальности, излишне густых теней под абажуром. И в виде затянувшейся агонии.

В бессильной злости грызя язык, Евгений Анатольевич неожиданно для себя почувствовал интерес сил к твари за окном, интерес скорей доброжелательный. Более того, силы давали понять, что у Евгения Анатольевича появился шанс.

Город лежал у вышитых тапок Катерины словно наряженная ёлка, опрокинутая в море вершиной. Подсвеченный сползавшим за горизонт солнцем порт годился на шпиль – лампочки там самые крупные и разноцветные, улицы разбегаются гирляндами, чем дальше от «шпиля» – тем мельче лампочки: фонари в горах до сих пор не привились. Опасливо крадётся по склону машина-светлячок. Встал. И задним ходом. Куда, спрашивается, забрался на ночь глядя? Снова вниз и снова встал. Ночуй в горах, приятель.

Выше Катерины живут разве что монахи. Виды у них шикарней, но жить так высоко в горах неудобно. В горах – волки. Прошлой осенью все шестеро монахов маршировали по ночам вокруг обители, колотя в таз с прожектором, и всё равно трёх коз недосчитались, а до Катерининых коз волки не добираются, боятся. Всё же волки – не главная проблема, главная – как выбираться с гор в город и, особенно, назад домой (пока не достиг просветления или не прикупил вертолёт для полётов в булочную). Нет к Катерине дороги, к монахам паломники за сотни лет протоптали, но довольно хреновую. Зато у монахов есть джип, а у Катерины – только дедова «копейка». На «копейке» до леса, потом запарковать «копейку» в заброшенный гараж Тагалдыевых, а дальше пешком-пешком. Особенно противно карабкаться по горам в дождь, камни скользкие, и в дредах полно колючек, если забыть подвязать их шалью.

Кстати о Коромыслове, не забыть ему завтра молока отнести. Катерина потянулась, кутаясь в шаль, и закурила ещё трубочку – больно красиво, жаль прерывать медитацию. В кустах за курятником шуршало. Та-а-а-к! Сетку проверить, чтоб её, эту ласку. Чем ловятся ласки? Капканами или мышеловками?

– Могли бы и поймать, – намекнула Катерина собакам.

Бабар, Карна и Чужой Пёс отвернули морды. Чужой Пёс, самый совестливый, ткнулся носом в Катеринино колено. «Пускай кошки ловят».

Знать бы, где они, кошки, по ночам гуляют! По утрам от них презенты: мышь на подушку, мышь на крыльцо. В подтверждение Катерининых мыслей старшая представительница кошачьего семейства мягко перетекла с подоконника на землю, потёрлась об юбку и слилась с мгновенной южной ночью.

Катерина встала с любимого пня, бывшего деревом ещё во времена дедовой партизанской молодости. Чаю и спать. Бросила сонный взгляд на город. Вздёрнула бровь так, что дрогнула продетая в неё серьга. Что это за нездоровая активность вокруг дома старого архитектора? Наконец умер? Всё равно чересчур. Такого тумана даже над кладбищем не было, когда там хоронили известного колдуна и по совместительству городского дурачка Гришу-Черепашку Ниндзя. Катерина подошла к краю обрыва, всматриваясь вниз, где над мандариновыми деревьями клубилось чёрное. Архитектура, мда. Почётный горожанин, вот бы родственники удивились. Пожав костлявыми плечами, Катерина удалилась в курятник, где долго гремела сеткой и ругала ласку.

Под угрожающим взглядом Моры Тёма отправил в рот ложку винегрета. Сделал он это с предельной осторожностью, словно ему предстояло экстремальное разминирование зубами. Винегрет был кошмаром Тёминого младенчества. Детсадовский повар умудрялся сотворить из безобидного (по слухам) блюда нечто, от чего в группе однажды передохли морские свинки. Воспитательница долго орала на нянечку, что за свинки деньги плочены, а винегрет, кто не дожрал, в бак надо кидать, а не в свинки запихивать и не в унитаз, тот тоже с винигрету ломается.

Тёма замер с набитым отвратной массой ртом, готовый взорваться прямо на семейный ужин.

– Наташенька, что с тобой? – заволновалась румяная женщина с лицом, укладывавшимся в определение «круглое и доброе», русыми волосами, зачёсанными в пучок настолько тугой, что кожа на висках грозила лопнуть, и солидных размеров грудью. Что-то в её голосе нервировало Тёму: была в нём болезненная правильность, как в старых фильмах. Ах да, Мора говорила, что её мать – училка.

– Тётя Света, оставьте её, выделывается, как всегда, – процедила Маша, совершенно не походившая на младшую сестру. Высокая, впечатляющая фигурка (впечатление портили старые треники и майка). Смуглая, водянисто-чёрные безнадёжные глаза, капризно сложенный рот и выбивающаяся из пучка на затылке тёмная пушистая прядь.

Маша отняла у белобрысого пацанёнка лет тринадцати мобильный телефон и подвинула к нему тарелку, ударила по руке белобрысого задохлика помладше, попытавшегося схватить телефон, и втолкнула ложку творога в рот младенца на высоком стульчике. Младенец выплюнул творог. Маша вытащила младенца из стульчика и поставила на пол. Заорав, тот поднял ручки и затопал ножками, требуя продолжения банкета. Маша посадила младенца на стульчик и нацелилась засадить в него новую порцию творога. Младенец отвернулся, давая понять, что попасть внутрь творогу не светит.

– Ты плохо себя чувствуешь, Наташенька? – приставала тётя Света. – Винегрет вроде неплох, специально к твоему приезду готовила, ты же у нас любительница.

Мора корчила ужасающие рожи. Без мультяшной раскраски да с нормальными волосами она была бы копией матери, разве что лет на тридцать посвежей. Тёма замычал, пытаясь донести до тёти Светы, что с ним полный порядок. Тётю Свету мычание не убедило.