Галина Шестакова - Веретено

– Что ж вы такие умные и заботливые бабушку не уберегли! – закричала я.

– Она знала, чем занимается, – строго сказал Веня.

– Чем? – вскочила я, расплёскивая чай. – Людей всю жизнь лечила. Фельдшером в нашей деревне всю жизнь проработала! И на пенсии покоя не было! К новой докторице никто не шёл, все к бабушке! «Полечи Ляксевна!» – протянула я, изображая деревенских старух. – Докторица сколь раз скандалить приходила!

–Хватит орать, – строго сказал Веня. – Горе, я понимаю. И у меня, между прочим, тоже горе. Вот и надо разобраться, кто напакостил.

– Ешь пироги-то, – примирительно сказала я, жалея о своём крике.

– Домовые только запахом питаются, – ответил Веня. – Благодарствую. Вкусно всё хозяйка. Сейчас пей чай, и слушай.

Пока я пила чай и слушала Веню, я успела возненавидеть всю деревню со всеми жителями. Бабушка, оказывается, непросто лечила всех деревенских, она и порчу снимала, и венец безбрачия, и присушки-привороты. Но не рассказывала всем. Пришёл человек с отравлением, а вылечился от сглаза и даже не узнал. Кому-то сильно помешала бабушка.

Потом Веня осторожно рассказывал, как прошли похороны. Когда умерла бабушка, деревенские, узнав, что я не успеваю приехать, скинулись на похороны. Любили Лизавету Ляксевну в деревне. С кладбища пришли к нам домой, соседка баба Нюра приготовила поминальный обед. Сначала все сидели чинно, вспоминали какая хорошая была бабушка, всех лечила, сколько человек спасла от разных напастей и от смерти. Сколько человек не дала залечить до смерти нашим, вечно сменяющимся докторицам, которым веры нет совсем.

И тут понеслось. Люди словно обезумели, сорвались, стали пить, скандалить, драться. Потом всё что находили в избе стали распихивать по карманам, а дальше просто растаскивать к себе по домам. Последний ушёл бывший председатель колхоза завязав скатерть узлом со всей посудой и едой и плюнув на порог.

– Владимир Петрович? – недоверчиво спросила я. – Ты, Веня, точно ничего не путаешь? Владимир Петрович? Который с себя последнюю рубашку снимет, что б соседям помочь?

–Я ж тебе говорю, обезумели люди. Почему – не знаю. Как было, так и говорю.

Кот запрыгнул на стол и внимательно посмотрел на меня, потом коротко мяргнул, словно подтверждая слова Вени.

– Подтверждаешь его слова? – спросила я у кота.

–Между прочим, обидно это слышать, – насупился Веня.

– Ну, сам посуди, я приезжаю домой, дома разгром, сидит мужик в тулупе и рассказывает страшное про моих соседей. И единственный кто может подтвердить его слова – кот Капитон.

–Я не простой мужик, – ещё больше насупился Веня, сдвинул седые брови и запыхтел как паровоз. – Я домовой. Чего тогда на грязном полу сидела, коли я просто мужик?

– Нууу… от неожиданности!

– От такой неожиданности болезь межвежья случается, – не сдавался Веня. – Что, ты меня совсем–совсем не помнишь? Маленькая ты со мной часто играла.

Что–то мелькнуло у меня, действительно знакомое.

«Голубенькая маленькая чашечка и стакан в подстаканнике, мы сидим в огороде и пьём чай с моим другом. Только его никто кроме меня не видит. И чай он пьёт смешно – он пьёт запах».

–Верно, верно! – обрадовался Веня. – Ты всегда к чаю бутерброды по городскому готовила: подорожник, сверху берёзовых листочков, потом лук и потом обязательно цветочком украсишь! Сидим с тобой чаи гоняем в огороде, а все соседские над тобой смеются!

–Вот почему меня ненормальной звали… – вздохнула я. – И били.

– Я им всем отомстил. Кому подножку поставил, у кого тетрадку с домашним заданием спрятал, – гордо сказал Веня. – Только Лизавета Ляксевна мне потом запретила с тобой играться.

– Жаль.

– Жаль, – как эхо повторил Веня.

К десяти утра еле–еле рассвело.

–Так, я в магазин, за едой какой–нибудь. А вы, – я строго посмотрела на кота и Веню, – без глупостей!

У магазина, перед открытием, как обычно, собрались все неработающие. Бабушки, и дедушки у кого с утра внутрях горит, и прочая выходная публика. Все переговаривались, спорили, кто за кем, считали деньги в кошельке, но как только заметили меня – насторожились.

Улыбаться я не стала, не ко времени, просто поздоровалась.

Но мне никто не ответил, отошли на безопасное расстояние и с опаской ждали моих действий. Наконец открылся магазин. Продавщица, с лёгкого похмелья, глянула на ожидающих мутным глазом и скомандовала:

–Заходи по очереди! – сплюнула в жёлтый сугроб, и добавила. – Не кричать и не ругаться. Шо б все вели себя тихо!

Бабки заволновались, перешёптываясь, что Людка опять с бодуна, вот выгонят её из Потребкооперации и правильно сделают. Толпа волновалась, но внутрь не заходила. Все смотрели на меня.

–Кто последний? – осторожно спросила я.

Мне никто не ответил.

–Никому в магазин не надо?

Тут выглянула недовольная Людка и обложила всех матом:

– Если вам, делать нечего и вы пришли сюда на внучку Лясевны посмотреть, я тогда спать пошла! – и хлопнула дверью так, что со стен посыпалась труха.

Народ заволновался, но с места не сдвинулся.

–Ладно, народ, коли нет никого в очереди я пошла, – сказала я и открыла дверь магазина.

Людка сидела за кассой, обхватив голову руками. Пахло перегаром. В магазине тускло светила лампочка.

– Здравствуй, Люда.

–И тебе не хворать, – Людка подняла на меня мутные глаза. – Говори чего, да я и вправду магазин закрою, назло баранам этим.

В доме еды не было никакой, поэтому я основательно закупилась. Крупы, консервы, чай, хлеб, мука, масло.

Рассчиталась, и не задавая лишних вопросов, пошла домой.

– Ты это, – Людка дохнула перегаром, – прости их. Умом все тронулись после смерти Ляксевны. Заходи если, чо. Хорошая она баба была.

– Спасибо, Люда.

Я вышла из магазина. Люди насторожённо смотрели на меня и не двигались с места.

Дома отыскав старые кастрюли и ещё кое-чего из посуды в сенях, я приготовила обед, накормила кота и себя с Веней. Ну, Веня, как жилец не обременителен – запахом питайся сколько хочешь.

Он, выслушав рассказ о походе в магазин, сказал:

–Вот! А я тебе чего говорил! Надо выяснить – кто напакостил.

Пара дней прошли вполне спокойно. На улицах меня обходили, как заразную, никто не здоровался и не отвечал на приветствия. Я приводила дом в порядок; мыла, чистила, разыскивала вещи на чердаке и в сенях. Спать устроилась на печи.

На девять дней никто не пришёл. Хотя я и попыталась пригласить бабу Нюру, тётю Шуру и ещё кое-кого из соседей. Они не отвечали на мои вопросы, просто смотрели, мимо меня в пустоту, словно я прозрачная.

Я настряпала пирогов, сходила на кладбище, и мы тихо посидели втроём: я, кот и Веня. А ночью я проснулась от истошных воплей Капитона. Сначала и не разобрала, что случилось, но с перепугу свались с печи, сильно стукнувшись локтем. Из-под двери тоненькой струйкой просачивался дым. Я рванула дверь, в сенях полыхало. Двери в дом были выворочены с петлями и валялись в снегу.