Юлия Нифонтова - Шиза

Большая Мать мастерски откупоривала шампанское, которое пришлось пить обходясь без хрустальных фужеров. После второй бутылки училищный актив в лице Цесарского вспомнил, что в новогоднюю ночь необходимо произнести праздничный тост.

– Без тоста – просто пьянка, а с тостом – мероприятие!

Цесарский повернулся к скульптурным станкам-надгробиям и, как будто обращаясь ко всей группе, начал свой многословный спич, изобилующий надёрганными невесть откуда цитатами:

– Я английский Санта Клаус, от меня вам Микки Маус! Помятуя, что тостующий пьёт до дна, разрешите от души тостануть. Мажора всем – на отрыв башки! Чтоб, как говорится, не было потом мучительно больно за без р азвратно прожитые годы! Проновогодиться всем и экзамены, конечно, сдать.

Деду скажу, – Цесарский понизил голос и мрачно кивнул планшетке Тараса Григорьевича, – я с вас бесюся! – Далее тостующий прошёлся по персоналиям, стоящих в ряд барельефов, – Это ктой-то там сидит, дикалонами смердит? Армен! Наша Джага-Джага в самом расцвете сил, на тебя последняя надежда. Спасай страну от демографического кризиса! Женщин тебе побольше, хороших и разных! Что б на всех харизмы хватило.

Так. Робик. У верблюда два горба, потому что жизнь – борьба! Ну, ты меня понял, все бабы-дуры, счастье в труде! Такова наша с тобой тяжёлая доля. Крепись.

Шмындрик, гей ли ты еси, добрый молодец? Помни, друг познаётся в бидэ. Предохраняйся.

Нюся! Не прикидывайся дохлой бабочкой! Как сказал бы Немирович, он же Данченко: НЕ ВЕРЮ!

Талдыбай, родной! Где ты? Неужто забыл о нас навсегда? Эх, каким ты был, таким ты и остался, орёл степной, казах-х лихой! Товарищ Талдыбаев, желаю всего-всего: мыла душистого и полотенца пушистого, и зубной порошок, и густой гребешок. «Тайда» тебе с отбеливателем и кондиционером.

Наконец, Цесарский обратился не к воображаемым, а к реальным собутыльникам:

– Зденка, оставайся всегда такой же трогательной, что так и хочется всегда потрогать, потрогать, потрогать, потрогать… Не верьте, что я говорю по пластинке… щщик, по пластинке… щщик, по пластинке… щщик…

– Слышь, Цес, кончай. Мы замёрзли!

– О братане Гапоне, хотелось бы сказать наукообразно, – как назло, с ещё б о льшим энтузиазмом продолжал словоохотливый Цесарский, – вспомнить золотые аксиомы философии: фигня война, главное – манёвры, бери больше, кидай дальше и тэ-дэ. Надеемся, что очень скоро, буквально лет через шестьдесят – семьдесят, братан наваяет столько трактатов, что мало не покажется, а пока более надеемся, что он не напускал слюней в общую бутылку.

– Не томи, Цесарик, шампанское выдыхается!

– Эх, Маманя, – с теплотой в голосе обратился Цесарский к Большой Матери, – нам ли жить в печали! Искренне желаю те только одного – К груд я м не подпущай!

Янка в тревоге ждала, что выдаст непредсказуемый тамада о её персоне, которую он, видимо, решил оставить на закуску, наконец, очередь дошла и до неё:

– Янчик, запомни, чистая совесть – это лишь результат плохой памяти. Так что не мучайся, ни у кого её нет кристально чистенькой, разве что у Талдыбая после стеклоочистителя и у Деда по причине склероза. Вот те крест во всё пузо!

Внутри у Янки всё похолодело: «Как он, этот клоун и непревзойдённое трепло, мог догадаться о том, что скрываю от всех, даже от себя гоню, об этом мучительном, необъяснимом чувстве вины?!»

Ужасное подозрение о том, что она, Янка – причина череды смертей, многократно усилилось после злосчастного летнего отдыха в Ярцево. Её периодически мучил кошмарный сон, в котором она в белой «Волге» в обнимку с Вадей летит с обрыва в Солёное озеро. «Цесарскому легко трещать – из-за него никто не умирал! Рисует жизнь, как комикс или карикатуру…»

– Цесарский, много текста!

– Короче, хочу пожелать вам до фига счастья светлого, как ящик пива! – как ни в чём не бывало, беззаботно вещал тамада, – За сбычу мечт! Дауайте уыпьем! Вот такой будет мой очень короткий английский тост.

После того, как шампанское дважды прошло по кругу, Цесарский, обнаруживший в себе талант профессионального затейника, с энтузиазмом провозгласил:

– А сейчас дискотека! Внимание, врубаю трындычиху. – Он включил музыку на своём мобильном телефоне.

Канкан танцевали несколько раз, не вставая с ящиков, просто одновременно задирали ноги, разрушая промороженную застылость. Но, когда мобильник Цесарского грянул зажигательное аргентинское танго, никто, даже чопорный Гапон, не мог усидеть на месте. Танго можно было бы вполне назвать классическим, если бы оно не исполнялось танцорами, не вставая с колен. Впоследствии танец вошёл в училищный фольклор, как «Танго на карачках».

Неожиданно Цесарский рухнул на ледяной пол, закрыв собой мерцающий голубой огонёк телефона, и мёртвой хваткой прижав к себе Зденку:

– Тихо!

За огромным, как магазинная витрина, окном стояла та, кого в этот момент хотелось видеть меньше всего на свете – Ком е нда. Вытянув шею, как гадюка перед прыжком, она подозрительно всматривалась в пространство «скульптурки». Гапон пальцами затушил маленькое свечное пламя. Медленно текли страшные минуты. Диверсанты старались дышать в пол, что-бы не было видно белого пара. От выпитого или от страха щёки пылали. Ком е нда, как тигрица на охоте, дважды медленно обошла здание, вынюхивая добычу.

– Гапоша, ты дверь запер? – прошелестела Большая Мать.

– Вроде…

Несколько раз дёрнулась входная дверь. Глухо стучащие в унисон сердца разом ухнули вниз.

Наконец, Коменда нехотя удалилась в темноту. Глаза, возникшие в ту же секунду над крышкой стола, следили за траекторией её движения с нескрываемым удовольствием.

– Так, быстро убирайте всё!

– Бутылки не забудьте!

Большая Мать, схватив открытку и свечной огарок, тщательно отскребала от табурета воск. Янка собирала фантики. Парни расставляли по местам ящики. Намереваясь быстрее перебазироваться в тёплые и светлые общаговские кельи, отряд моментально привёл мастерскую в первоначальный вид.

Вопреки нелестным предположениям, Талдыбаев был не только трезв, но и накрыл удивительно красивый стол. Новогодний букет из душистых еловых веток, салаты и красные яблоки на белой скатерти, после «банкета» в холодной и грязной «скульптурке», роднили ужин с королевской трапезой.

Когда ребята с радостными воплями ввалились в комнату, Талдыбаев в ужасе всплеснул руками. Все вошедшие были покрыты слоем глиняной пыли. Особенно чистоплотного хозяина возмутили ноги гостей:

– Этюд ту ю мать! Вы кувыркались, что ли, на полу?

– Талдыбай, ты даже не представляешь, как ты прав!