Мария Фомальгаут - Январежки

Меня передергивает.

– Ну а цветы тут в чем виноваты?

Короткая усмешка:

– Да кто их там, женщин этих, разберет…

Вспоминаю побледневшего монарха, понимаю, что месть супруги удалась как нельзя лучше…

Черт…

– Скажите… друг мой…

Поднимаю глаза на монарха, понимаю, что на нем по-прежнему лица нет.

– Друг мой… вы… выкорчевали…

– …я выполнял приказ Её Величества, ваша светлость.

– …и сожгли…

Оглядываюсь, прислушиваюсь, не слышит ли она… она…

– …нет.

– Нет?

Он не верит, он сам видел обугленные остовы роз…

И все-таки я говорю:

– Нет.

– Она… она жива?

Не понимаю:

– К-кто она?

– Скажите… – король выдыхает, – куда… вы… дели… кусты?

Отчаянно припоминаю адреса, куда я продавал цветы, понимаю, что не смогу припомнить их все…

– А вы припоминайте… – король сжимает мое плечо, – умоляю… припоминайте…

Мне кажется, сейчас он упадет передо мной на колени.

Нет.

Не падает.

– Ваше Величество…

– …не видите, занят я?

– …список…

Король тут же отворачивается от заморского посла, бросается к свитку в моей руке.

– Здесь всё?

– Я так думаю… да…

– Думаете или…

Выдыхаю:

– Д-да.

– Ну… спасибо… не забуду…

Бросает мне золотой соверен….

…вижу силуэт королевы на фоне свечи, она читает мой свиток, чувствую, сейчас бросит в огонь…

…нет, не бросает.

Бережно сворачивает листок, уходит прочь. Перевожу дух, похоже, успокоилась, кто их поймет, этих женщин…

– Они сгорели… сгорели…

Оторопело смотрю на короля, повторяю:

– Клянусь честью, я не сжег ни одного кустика, я продал их…

– Да нет же… кто-то сжег цветущий сад герцогини Сассекской… и две деревеньки близ Глазго…

Меня передергивает, холодеют руки, я даже не говорю, что продавал цветы туда…

Не говорю…

Хлопаю себя по лбу:

– Ваше Величество… я же ещё одно место забыл… Чарльстон-Холл…. Я продал туда два куста…

Король набрасывается на меня:

– Ты… ты не записал в свиток?

– Н-нет…

Монарх разворачивает свиток, бегло просматривает, выдыхает.

Бросает мне еще один золотой соверен.

Сбегает по лестнице, сам распахивает массивные двери, кричит кучеру:

– В Чарльстон-Холл! Быстро!

Догадываюсь, что нужно делать дальше, бегу в конюшню, подрезаю подпруги, рессоры, Брауни тревожно фыркает, чешу его за ухом, тише, тише, всё хорошо…

Возвращаюсь в замок, буквально сталкиваюсь с королевой.

– Ваше Величество…

…вздрагиваю от пощечины.

– Как… как ты посмел? – она срывается на визг.

– Ч-что, Ваше Величество? Сию минуту, высажу, что прикажете… прополю… полью…

Новая пощечина.

– Ты не сжег… не сжег… – бросается в двери, – экипаж! Живо!

Понимаю, что пора прятаться. В библиотеке. В комнате для гостей. В зале для танцев. На чердаке. В подвале… да, на чердаке, вот там-то точно…

…взлетаю по лестнице, пробираюсь на чердак, отсюда из окна виден лес, кусочек океана, крыши Чарльстон-холла на горизонте.

Я жду.

Вспыхивает пламя.

Там.

Далеко.

Больно сжимается сердце.

Пламя умирает, убитое людьми, что-то подсказывает мне, что розы спасены.

И что король уже там.

Я так и не понимаю его, я так и не сказал ему, что ему ничего не мешает дарить своим любовницам цветы например… да хоть бы покупать их у уличной торговки, что ли…

Стук башмаков по лестнице.

Скрываюсь за шторой.

Королева находит меня в считанные секунды, её лицо покраснело от гнева:

– Вы… вы…

– Ваше Величество, я…

Ожидаю очередной пощечины.

Не ожидаю, что она толкнет меня в окно, что я полечу кувырком с головокружительной высоты…

…нет.

Не успевает.

Кто-то оттаскивает королеву, резко, грубо, кто-то хлещет её колючими ветвями роз, кто-то шипит – да как вы смеете, черт побери, я никогда не слышал у человека такого голоса…

Королева визжит, бросается прочь с чердака, мне тоже хочется броситься прочь от того, что я вижу, это не человек, это…

…жадно вдыхаю аромат роз, у него на лице три распустившихся цветка, еще пять нераскрытых бутонов…

Спрашиваю то, что и так очевидно.

– Вы… их сын?

– К вашим услугам, добрый господин.

Непонятный акцент, какой-то шипящий, шелестящий, так шелестят розовые кусты. В комнату входят еще двое, цветочный запах усиливается.

– Пойдемте с нами, – он протягивает мне руку в перчатке, стараюсь не думать, что может быть под этой перчаткой, – пойдемте… мы отведем вас в безопасное место… где королева вас не найдет… у вас будет свой дом… с розовым садом… Садовник вам, я думаю, не понадобится.

Оказывается, они умеют смеяться…

Они украли у меня весну.

Они.

Все.

Их много, гораздо больше, чем я один.

«Большинством голосов март в этом году объвлен зимним месяцем».

Я их неннавижу.

Они это знают.

Они белые. Как снег.

Большинством голосов весна отменяется…

– …нет, ну ты эгоист законченный, ты о других подумай…

Это они мне.

– Зачем тебе эта весна? Зачем, скажи?

Это они тоже мне. Я их ненавижу. Я же не спрашиваю, зачем им зима.

Я уже знаю, что у меня отнимут лето.

«Вопрос о проведении лета в этом году решается…»

Так всегда говорят в январе. И в феврале. И в марте. А потом:

«Управление склоняется к переносу лета на более поздние месяцы или к сокращению лета…»

Это уже в апреле и в мае.

А потом:

«Большинством голосов лето в этом году отменяется».

Я молчу.

Их много, я один.

Только каждый раз поднимаю руку, когда спрашивают, кто за.

На улице снег.

Там всегда снег.

Они белые.

Белые, как снег.

Вопрос об осени остается открытым.

Я прошу осень.

Мне отвечают, что зачем мне осень, если не было весны и лета.

Захожу в отсек.

Переключаю температуру.

Они белые.

Они тают, как ледяные глыбы.

Они стальные.

Они умирают.

Я расправляю огненные крылья.

Я живу.

Первый раз за столько времени – я живу…

«…Обвиняется в массовом убийстве сотрудников на станции…»

– А вы, я вижу, кошек любите…

Хозяин бледнеет. Следит за моим взглядом, смотрит на коллекцию фарфоровых статуэток на камине. Пять, семь, десять… ух ты, семнадцать.

– Семнадцать, – повторяю я.

Хозяин разводит руками:

– Ну а что вы хотите, я за свою Претти любого разорву…

– И… часто приходилось?

– Ну, вот видите… Претти у меня сильная… очень сильная…

– Можно… взглянуть?

Хозяин не успевает ответить, на кресло вспрыгивает черное пушистое существо, смотрит на меня раскосыми глазами, невольно отворачиваюсь, чувствую исходящую силу, большую силу, сжимаю волю в кулак, чтобы не растерять остатки разума.