Владимир Резник - Седьмой от Адама

Притихший Мазин побрёл к гостинице. Не нужны ему были результаты милицейской экспертизы, чтобы понять, что случилось. Партизан Изя поставил последний в своей жизни эксперимент, на этот раз – на себе.

Гном Фёдор – двоюродный племянник Изи, в той же кепке и в настоящем, только очень маленьком ватнике, поджидал Мазина сбоку от входа в гостиницу, укрывшись в тени разросшейся ели. Глаза у мальчишки были красные, но он старался держаться и только шмыгал время от времени мокрым носом. Выходить на свет, а тем более идти в гостиничный номер, он категорически отказался и, держась по-прежнему в тени дерева, рассказал и передал Мазину все, что было поручено. Видно было, что Изя тренировал племянника по-своему, по-партизански… и не напрасно. Потому что после того, как Михаил Александрович скрылся за дверью гостиницы, из-за угла выскочил рыжий Максим и бросился искать так и не увиденного им Мазинского собеседника – а того и след давно простыл.

Уезжал Михаил Александрович из родного города с тем же багажом: портфелем и маленьким фибровым чемоданчиком, и тем же маршрутом, как в него и прибыл: дневным поездом до Здолбунова. А там пересадка на Ленинградский скорый, на верхнюю полку и спать, спать, просыпаясь только на еду и перекуры – и ни капли спиртного! Не всё из этого получилось – выпить с соседями по купе пришлось, и ещё как – уж больно настойчивы и хлебосольны оказались два командировочных молдаванина и студент-заочник из Одессы, ехавший на весеннюю сессию. Настолько хлебосольны, что ему удалось, если не забыть, то, по крайней мере, пригасить неконтролируемый страх, навалившийся на него, когда, подойдя к поезду, в жиденькой толпе на перроне увидел он у одного конца своего вагона рыжего иностранца Максима, а у другого бледного упыря – следователя Наливайло. Оба молча, внимательно и, не делая никаких попыток приблизиться, наблюдали за ним: за его багажом, за тем, как он сел в вагон, проследили, чтобы не выскочил через другой тамбур и, дождавшись отхода поезда, проводили окно его купе мертвенными, ничего не выражающими взглядами.

Мысль провести несколько экспериментов со своей камерой – со своим так странно и случайно доставшимся ему «Енохом» – возникла у Михаила Александровича в поезде, когда услышал он сквозь некрепкий дневной сон на своей верхней полке, как спорили внизу молдаване, оказавшиеся то ли научными работниками, то ли подпольными цеховиками.

– Какие ещё эксперименты! – грозным шёпотом наседал один из них на другого, помоложе. – Ты свои эксперименты на белых мышах ставь, а не в моём цеху! Ты без меня в космос слетай. А если твоё рацпредложение сработает, и вернёшься живой – вот тогда и приходи со своими идеями! Ты знаешь, что будет, если я клиентам партию товара не выдам вовремя, как обещал? Это тебе не в министерстве взятки совать – там, в худшем случае уволят, а эти – голову отрежут. Не надо мне твоих экспериментов!

Мазин не услышал, как оправдывался молодой, но «эксперимент» и «белые мыши» засели в его памяти и, вернувшись домой, первым делом, после того как убедился, что в квартире всё на своих местах, и принял душ, стал прикидывать, каким образом устроить проверку и без особого риска выяснить смертоносность своего «Еноха».

Не нужна ему была такая известность, ох не нужна! Да что поделаешь, если слухи рождаются из грязи, как мыши, и распространяются от малейшего дуновения ветра, как пожар. То ли кто-то из окружения князя что-то проведал и разболтал, то ли сам князь оказался не сдержан на язык, но слухи о чудных свойствах фотоаппаратов Еноха расползлись по округе. С одной стороны, это добавляло ему клиентов. С другой – клиенты эти часто оказывались совсем не того типа, с которым хотелось бы иметь дело.

Такие заказчики почему-то предпочитали приходить под вечер, ближе к закрытию. Вот и этот – высокий, худой, со впалыми щеками и длинными чёрными усами – вынырнул из темноты (фонарщик ещё не успел добраться до их улочки), когда Енох уже собрался закрывать мастерскую.

– Я наслышан о чудесных свойствах ваших камер, Герр Енох, и хотел бы заказать у вас аппарат для себя, – Енох вздрогнул, услышав трансильванский акцент гостя. Ему приходилось бывать в тех краях, и от того путешествия у него остались не самые лучшие воспоминания.

– Я думаю, что слухи, дошедшие до вас, уважаемый, – тут он сделал паузу, поскольку гость не представился.

– Граф Дэнуц, – наклонил голову гость.

– Моё почтение, Граф. Так вот о слухах – думаю, что они сильно преувеличены. Да, моими камерами можно делать прекрасные фотографии, и мне есть чем гордиться, что же касается…

– Оставьте, Енох. Я в курсе всего и знаком с несколькими вашими покупателями. Я понимаю, что цена за такую камеру много выше, чем за обычную, и не пожалею денег.

– Граф. Дело не только в цене. Чтобы камера обладала чем-то ещё, должны сложиться вместе очень много различных и часто непредсказуемых факторов: фазы Луны и положение звёзд, Арканы Таро, разные специальные, вплоть до рун, мелочи, которыми не хочу забивать вам голову, и, главное, дерево, из которого она сделана! Надо понимать какую энергию оно в себе несёт! И даже при выполнении всех этих требований, нет гарантии, что всё получится. Даже сделав всё правильно, можно получить камеру с совершенно непредсказуемыми свойствами. Это очень опасно.

Граф выслушал пылкую речь Еноха не мигая, затем полез под полу тяжёлого, дорогого и перепачканного понизу грязью дорожного плаща и вытащил небольшой пакет, завёрнутый в кусок бархата, с вышитой золотом монограммой. Аккуратно развернул. Две небольшие узкие дощечки поблескивали на тёмно-синей ткани полированной желтоватой древесиной и в колеблющемся свете канделябров казались золотыми.

– Вот дерево. Встройте их в аппарат, сделайте всё правильно, и я щедро отблагодарю вас.

– Граф. Я же объяснил вам: чтобы камера обладала какой-то силой, я должен знать, что за дерево, и подобрать, если это вообще возможно, массу прочих элементов и подгадать нужные фазы планет. Это не просто, а иногда и нереально, иногда нужных сочетаний приходится ждать годами. Что это за доски, откуда?

Граф какое-то время колебался, затем решился.

– Это куски, выпиленные из дерева, выросшего на могиле одного из моих предков: Графа Влада Цепеша. Вы вряд ли о нём слышали.

Енох отдёрнул уже протянутую к дощечкам руку. Лицо его побледнело и покрылось мелкими капельками пота.

– Я знаю это имя, Граф. Извините, но я не смогу сделать вам фотокамеру.

– Енох, я не постою за ценой! И никто ничего не будет знать. Это останется между нами.

– Граф. Я прошу вас уйти. Я не буду делать эту работу, – Еноха уже трясло и он боялся сорваться на крик. – Пожалуйста, Граф. Мастерская уже закрыта.