Вики Петтерсон - Аромат теней

Но Зейн смертельно побледнел, и комикс, который он листал, упал на пол. Он посмотрел на пачку комиксов у меня в руках, потом снова мне в лицо.

— Свет и Тень, — негромко сказал он наконец. — Значит, это ты.

Я сделала шаг назад, не вполне понимая, о чем он говорит, но ответила то, что мне подсказывала моя суть. Во что я верила.

— Да, это я.

Что бы это ни означало.

Сбросив груду комиксов в багажник, я решила пройти пешком два квартала до салона красоты, несмотря на свои сапоги от Кристиана Лаботена [40] Известный французский дизайнер женской обуви, прославившийся кожаными сапогами красного цвета. — Прим. перев. на трехдюймовых шпильках.

После клаустрофобии «Мастера Комикса» мне был необходим воздух, хотя получила я только смог, шагая по тротуару, вдоль которого на скорости в сорок пять миль проносились машины. Я по-прежнему не могла отделаться от впечатления, что за мной следят, но вскоре поняла, что это связано не с моей сверхъестественной деятельностью, а с моим костюмом. Я терпеливо не обращала внимания на свист и гудки, адресованные мне, в том числе от группы школьников, которые вслух обменивались мнениями по поводу отдельных частей моего тела. Я только думала, как, Оливия выносила это.

К несчастью, возгласы подростков привлекли внимание группы рабочих, чинивших тротуар передо мной. Они прекратили работу и смотрели, как я подхожу,

«Черт! — про себя выругалась я. — Только не сегодня».

Один из рабочих свистнул: я как раз остановилась, пережидая движение на улице. Можно было перейти за огромной спортивной машиной. Эти парни уже дважды проезжали мимо меня. На этот раз один из них высунулся в окно и стал делать пальцами и языком похотливые жесты. Это, в свою очередь, подбодрило рабочих на тротуаре. По-прежнему игнорируя их единственная защита одинокой женщины, которой противостоит свора, — я ступила на мостовую.

— Вы только взгляните, парни! Я продолжала идти.

— Ни за что не пропустите, mijos. [41] Mijos — игрушечные изображения мексиканцев; парни. — Прим. перев. Сладкая, как спелый персик.

Почти дошла. Я стиснула зубы.

— Бьюсь об заклад, она может отсосать целый прицеп.

Эта фраза и последовавший хохот заставили меня остановиться. В кровь хлынул адреналин, волны цунами прокатились в моей душе, мир побагровел. Ко мне приближались машины, я могла поставить ногу на противоположный тротуар и продолжить свой путь, однако я не шевельнулась. Не могла. Не хотела.

Повернувшись к ухмыляющимся мужчинам, я увидела, что они пытаются скрыть свои усмешки. Не обращая внимания на гудки машин — теперь в них звучало не восхищение, а раздражение, — я двинулась назад, туда, откуда пришла.

— Вы только взгляните, парни, — холодно произнесла я. Проходящие машины поднимали ветер, и мои волосы кольцами вились вокруг лица. Стуча каблуками по тротуару, я подходила к шутникам.

— Ни за что не пропустите, mijos, — добавила я.

Парни что-то заметили в моем лице, отчего сразу перестали смеяться. Вероятно, глаза, о которых мне рассказал Карл, открыли что-то скрывающееся за внешностью Оливии.

— Бьюсь об заклад, она может отсосать целый прицеп. — Я остановилась перед мужчиной, сказавшим это.

Он моего роста, неплохо сложен. Он переминался с ноги на ногу, и я ответила на его неуверенную улыбку своей, жесткой. Й шагнула вперед — в его пространство, непосредственно в его вселенную. Глядя прямо ему в глаза, я провела рукой по его груди, по животу и сунула руку в карман. Двое остальных начали неуверенно и смущенно смеяться. Я продолжала улыбаться, хотя мужчина тяжело задышал. Влажный цемент прилип к его пальцам, и я уловила запах завтрака в «Макдональдсе», где он побывал утром, запах его мыла, которым он пользовался в душе, и запах эмоций, проникавший сквозь поры его кожи. Я вынула из его кармана бумажник и стала просматривать его содержимое.

— Эй! — Он встряхнулся, словно просыпаясь.

— Это она? — спросила я, доставая из бумажника снимок брюнетки. — Красивая. — Я вынула фото из пластиковой рамки. Карен, а его зовут Марк. Это я увидела в его правах. Снова взглянула ему в лицо и жестоко улыбнулась. — Жаль, но ты насчет нее прав, Марк.

— О чем ты? — На этот раз он не смеялся.

— Ты знаешь, о чем я, — ласково ответила я, наклоняясь к нему. — Те вечера, когда она возвращается домой позже, чем ты. Когда у нее слишком свежая помада, слишком темные глаза, и пахнет от нее чужим мылом.

Остальные двое тоже перестали смеяться.

— На самом деле, если подумать, mijo, — сказала я, глядя на одного из них, — она пахнет твоим мылом.

Марк застыл, а глаза второго широко раскрылись.

— Что? — осведомилась я, копируя его выражение. — Ты действительно считал, что он не знает?

Я закрыла бумажник и протянула его Марку, но он этого не видел. Смотрел на своего друга, который, в свою очередь, смотрел на меня.

— Не понимаю, о чем ты, puta, [42] Puta (исп.) — проститутка. — Прим. перев. — вымолвил наконец второй. В глазах его теперь была ненависть. Кто-то должен был рассказать ему пословицу о воре, на котором горит шапка.

— Вот. — Я постучала по руке Марка его бумажником, он вздрогнул и взял его, не глядя на меня.

И тут я заметила, что у него дрожат руки.

Неожиданно меня охватила волна сожаления. Шок прокатился как землетрясение, и исходил он от мужчины по имени Марк, который искренне любил свою жену Карем; да, в глубине души он знал, что у нее связь с его другом. Что я наделала?

Внешность скрывает твою подлинную сущность. Тебя выдают глаза. Они темные… не по цвету, но по состоянию души. По намерениям.

Оливия никогда бы так не сделала. Я вернулась к этим людям, чтобы причинить им боль и использовала свои способности, которые, как говорил Майках, делают меня особенной и героической, использовала, чтобы причинить вред невинному. Смертному. Мужчине.

Гнев мой рассеялся. Он был ничтожен по сравнению с охватившим меня стыдом, от которого у меня перехватило дыхание. Мне нужно уходить отсюда подальше, от Марка с его полным боли взглядом, уходить от того, что я наделала. Двое заспорили, а я повернулась, проходя мимо третьего.

— Сука, — негромко бросил он мне вслед. (Кто я такая, чтобы возражать.) — Ты на многое способна.

— Ты и понятия не имеешь, насколько, — прошептала я и с этим миновала зону ремонта и застучала каблуками по тротуару. Я знала, что мои сапоги и жизни тех, кого я оставила позади, никогда не будут прежними.

Остальной путь до салона я прошла торопливо, и мне казалось, что я слышу за собой крики обвинений и гнева. Будут ли эти трое когда-нибудь работать вместе? Будут ли окликать девушек на улице? Сомневаюсь. Но почему-то мне это не доставило удовольствия.