Арчибальд Скайлс - Мадонна. Проклятый город

В этой связи вспомнила я наш разговор с Викой.

– Знаешь три главных секрета женской привлекательности? – Спрашивала она за большой чашкой желеобразного шоколада, который заменял ей целый обед.

– Знаю, – говорю я. – Внешность, внешность и внешность.

Вика смеется.

– Статус, сексуальная привлекательность и доступность. Нужно, чтобы эти три вершины никогда не совпадали, и мужчина, покорив одну, тут же понимал, что осталось еще две, а покорив другую, понимал, что лишился приза за первую и так бы и ползал туда-сюда всю жизнь… Гад ползучий, – заканчивает она, и мы обе смеемся.

– Представляешь, раньше, когда под воду погружались в скафандрах, в которые надо было постоянно качать воздух ручным насосом, на эту работу брали только женщин, – доносилось из студии.

– Почему?

– Ну, мужик может отвлечься и остановиться, а женщине материнский инстинкт никогда не позволит отойти от насоса.

– Надежды юношей питают. Просто мужик может покачать и остановиться, а женщина может туда-сюда осциллировать постоянно и не устает. Юноша, вы помните, что осцилляция это тоже самое, что и фрикции?

– Иди-иди, осциллируй отсюда. Чего это ты про насос вспомнил?

– Да работает твой мотор. Плотность воздуха достаточная. На выходных запустим на полную мощь. Женя! Что ты там сожгла?

Я выхожу из кухни.

– Женя, ты знаешь, что такое осциллограф? – спрашивает Аркадий.

– Знаю. Слово осциллограф происходит из двух слов: осцилло – качание и графо – пишу. Аркаш, кажется, я сожгла твою любимую сковороду.

– Ни фига ты не знаешь! В древней Индии и Китае, когда они изучали методы тантрического и даосского способов любви, была такая профессия. Сидит мужик возле кровати и записывает, сколько раз нужно женщине туда-сюда по мозгам проехаться, чтобы до нее дошло. Ты, Арка и сам этого не знал. Думал, что осциллограф – это просто прибор, да?

– Не дерзи старику, сопляк! – Смеется Аркаша, и Вася подхватывает его смех и вдруг выдает неприличное:

– Ты х… мне тёрла, тёрла, тёрла

Пока желанье не умёрло.

И понял я: все – суета!

Вся жизнь моя: туда-сюда.

– Вот это экспромт! – Не выдерживаю я.

– Я, Женечка, живу экспромтом. Экспромт, сарказм и осцилляции – что еще остается в бессмысленном двадцать первом веке не старому еще атеисту?

Я возвращаюсь к горелой сковороде. Вася – атеист? Не верю. Из студии слышится разговор про турбину. Про турбину эту они уже успели мне, как мальчишки, захлебываясь собственным энтузиазмом, прожужжать все уши. Я даже стала понимать технические детали ее работы. Оказывается, еще в перестроечном хаосе Васин знакомый вынес через музей завода Климова, экспериментальную турбину, в надежде получить за нее хоть что-то, чтобы накормить семью. Вася, хоть и сам сидел без денег, увидев турбину, отдал ему за нее самое ценное, что у него тогда было – двадцать литров чистого спирта-ректификата, который тогда ценился больше денег и, который он хранил в тайнике под ванной на случай самой крайней нужды. Турбина эта была уникальна тем, что там, где можно, была сделана из титана и легких сплавов. Предназначалась она для совсем тогда передовой, но заброшенной темы беспилотных летательных аппаратов и хоть была очень невелика по размерам, но тягу выдавала чуть ли не в полтонны. Насколько я понимала, это было очень много. Проблема была в том, что для этой турбины предполагался запускающий электродвигатель, который все никак было не найти. В конце концов, Аркадий достал где-то движок, который работал на прямом токе и крутил на военных кораблях радары.

– Ты когда-нибудь видела электродвигатель, который в советское время стоил, как Жигули? – Спросил он. – Вот, смотри.

Аркадий был в таком восторге, будто бы добыл кусок золота, и я подумала, как легко они умеют делать себя счастливыми. Впрочем, он принес и мне такое сокровище, что я даже обмерла от удовольствия – огромную дореволюционную поваренную книгу. Вася разграфил лист и перенес в него таблицу соответствия старых мер и весов с современными.

– Фунт дореволюционной говядины, конечно, вкуснее, чем полкило нашей, – сказал Вася. – Но так тебе легче будет.

Вообще-то, это Вася мастер готовить. Настоящий мастер. Он вообще не пользуется рецептами. Вместо этого он раскрывает полки с продуктами, заглядывает в холодильник. Некоторое время стоит в тишине, а потом начинает. Чаще всего он и сам в начале не знает, что выйдет в конце.

– Рецепты нужны тем, кто не способен достичь состояния, из которого они рождаются, – как-то сказал он. Раньше именно Вася готовил, и разговоры их с Аркадием в основном велись на кухне. В отличие от Ольги мы с Васей никогда не делили кухню, а как-то уживались там вместе. Обычно, если Вася что-то готовил, мне хотелось просто встать рядом и посмотреть, что он делает.

В этот раз (мы пришли в студию с Аркадием и застали там Васю) он жарил поджарку для макарон, которая, как часто бывало, становилась отдельным блюдом, съедаемым без них.

Так же, как и в стихах, он каждый раз придумывал новое блюдо, рецепт которого потом и не вспомнил бы. Его стихи на обрывках бумаг я аккуратно собирала и относила к себе в Ольгину квартиру, а его находки в кулинарии просто запоминала. Однажды попробовав то, что у него вышло, раз и навсегда я отказалась использовать панировочные сухари из белого хлеба и перешла на ржаные. А банку с смесью трав и крахмала, которой он натирал мясо, чтобы при жарке оно не теряло сок, я просто перепрятала и пользовалась ею сама. Впрочем, Вася про нее и не вспоминал. Для него то, что было придумано и реализовано, раз и навсегда переставало быть интересным. Он шел дальше.

– Привет, Васό! – Закричал Арчи прямо с порога, еще на лестнице уловив запах жареных овощей и поняв, что у нас гости.

– Привет! – крикнул из кухни Вася. – Арти, сходишь за сыром? Полкило возьми, любого. И хлеба.

Аркадий ушел, а я стала смотреть, что Вася делает. Это были просто жаренные перцы и томаты с морковью, куда Вася добавил немного лимонной цедры. Но готовое блюдо оказалось совсем другим, когда из магазина вернулся Арчи, а Вася поджарил нарезанный кубиками хлеб и кинул его в овощи вместе с тертым сыром и зеленью.

– Сейчас духовенство обещало зайти, – сообщил он. – Давай купим сковороду побольше. Эта впритык.

Я обрадовалась. Отец Андрей заходил редко. Это был еще один человек в моем новом окружении, который всегда приносил с собой такую непостижимо приятную атмосферу, что и после его ухода иногда хотелось просто молча посидеть и прочувствовать то состояние, которое оставалось еще некоторое время после его ухода. А окружение мое за время болезни и выздоровления сменилось почти полностью. Я жила в том же городе, но населен он был теперь совсем другими людьми. Как будто бы их было два: старый город-призрак, в котором остались моя мать и сестра, моя болезнь и детство, мои разбитые мечты и глупые надежды; и новый: свежий, стройный, блистательный и уверенный в себе Петербург, в котором жила и радовалась жизни уцелевшая Женя. Где-то здесь в этом городе, в темных аллеях старого кладбища нужно ей было найти могилу отца, которую она так и не посетила, и сказать несколько слов наедине тому, кто единственный во всем мире, ласково и смешно звал ее «Жаконя».