Пол Янски - Укрываясь Тенью

Нет, не хочу быть зарезанным, как свинья. Если уж умирать, то с оружием в руках, защищая своих близких или идею. А я-то готов защищать любую свою идею. Благо, их у меня поднакопилось порядком. Дал бы кто оружие, а я бы уж так защитил. Но не дают. Боятся чего-то, видимо. Хотя чего они боятся? То, что я стану стрелять? Глупо. Страх последствий контролирует нас гораздо сильнее жажды отмщения и справедливости. Чуть что, перед глазами уже рисуется суд, решетка, темный угол и ласковые сокамерники. Страх заставляет нас быть слабыми и терпеливыми. Нам говорят, что страх – это нормально, что страх – это защитная реакция, что без него мы бы просто погибли. Знаешь, понос ведь тоже защитная реакция. Но страдать от поноса всю жизнь явно не может быть биологической нормой. Так почему же всю жизнь бояться – это норма для них? Просто они хотят, чтобы я был таким. Родиться, чтобы всю жизнь озираться по сторонам, трястись, прятаться под плинтус, как бы что не случилось, а потом забиться в свою норку и умереть? Чтобы о моей смерти узнали через пару дней по сильному запаху гниения? Ну, уж нет. Умирать нужно, словно взрыв сверхновой: ярко и быстро. И разлететься лучами в разные стороны, освещая окружающий мрак ярче всех звезд в галактике. Чтобы и через тысячу лет о тебе помнили. Звезда светит, чтобы ее видели. Человек рождается, чтобы его помнили. И чтобы умереть.

Скажешь, я не ценю жизнь. А что ее ценить? Она же досталась на халяву. А кто и когда ценил халяву? Подобрать кошелек, так прокутить. Получить в наследство дом, так пускай сгорит дотла. Родиться, так с легкостью умереть. Люди ценят только то, что осталось у них последним. Но пока у меня, в придачу к жизни, есть много чего: да хотя бы совесть. Вот когда, кроме жизни, у меня больше ничего не будет, тогда, может, я и буду ей дорожить и дрожать над ней, как над добром. Но не сегодня.

Знаешь, – а ты точно знаешь – нас окружает огромный мир с бессчетным количеством законов, по которым мы вынужденно живем и которые придумали явно не мы. Один такой закон делит нас на везунчиков, которым не надо прикладывать усилий для жизни в радости, и на тех, чьих усилий никогда не хватит, чтобы получить свое счастье.

Другой закон гласит: определенная стадия нашего прогресса приходит вместе с соответствующей стадией нашего сознания. Первобытные люди не понимали, что такое колесо. Дай им его, они вертели бы его в руках, не находя применения. Это была бы технология сверх их понимания. Смена сознания дала доступ к первым орудиям труда, огню и тому же колесу. Люди когда-то не помышляли о скоростях быстрее бега лошади. Шагнув дальше, разум лишь копировал реальные объекты: подняться в небо мы пытались, яростно махая крыльями, как птицы. Теперь мы на пороге космоса, но с трудом можем вырваться за пределы нашей орбиты, а уж о выходе за пределы звездной системы и помышлять нечего. Всему виной оно – наше сознание. Оно еще прыгает с ветки на ветку и пытается убить добычу голыми руками, хотя вокруг полно камней и палок. Нет чтобы взять оружие помощнее, да? Так вот, как только мы поймем, что и убивать не нужно, тогда рубеж падет, а нам откроется дальний космос. И потому бесцельно ждать тарелки с серыми посетителями (ну, или зелеными – кому какие привидятся). Если они смогли вырваться за свои пределы, то точно не для того, чтобы попасть в пределы нашей ограниченности. Таракан не поймет человека, как и человек не поймет таракана. И по той же причине не будет звездных войн и переделов галактик. Если мы достигнем той ступени сознания, нам это станет не нужно. И других звезд мы до тех пор не увидим. Возможно, это и есть баланс Вселенной. А может быть, больше и нет никого. И мы единственные. Одиночество каждого отдельного человека складывается в наше общее одиночество. Так мы и ходим каждый сам по себе и варимся в своих мыслях, как в бульоне. А я, видимо, уже окончательно сварился.

Может, вообще наше существование стало ошибкой или случайным стечением обстоятельств расположения звезд, планет, их размеров и масс с вероятностью равной вероятности появления мозоли на руке английской королевы. А это очень маленькая вероятность, поверь. Такая же маленькая, как долго и счастливо прожить эту жизнь. Просто пока ты молод, ты надеешься, что всё еще будет хорошо, жизнь изменится к лучшему, но со временем ты понимаешь, что это иллюзия. Ребенок рождается с верой в то, что он бессмертен и всесилен. Всё знает и понимает. Но жизнь идет своим чередом. Таких детей, как он, миллиарды. И вот с каждым днем вера его в собственное могущество становится всё меньше и меньше, и он начинает стареть. Посмотри на печальных стариков, одиноких и забытых. Они слишком поздно поняли, что нет смысла надеяться на лучшее. Нет смысла верить и ждать. Если сегодня плохо, то завтра будет еще хуже. Старость – есть поражение веры в себя. Мне повезло, я понял это раньше. И я решил, что не хочу медленно превращаться в дряхлеющего, слабеющего, забывающего, ноющего, кряхтящего, гундящего, никому не нужного, сморщенного себя. Вся наша жизнь – приближение смерти. Поэтому сегодня я уйду. Не буду затягивать этот довольно-таки скучный процесс. Шагну в неизвестность со своего шаткого мостика жизни. И буду надеяться, черт возьми, что меня кто-нибудь поймает.

Какое-то длинное письмо получилось. Тебе, наверное, наскучит его читать. Но ты уж постарайся, для тебя это не так сложно, я-то знаю. Я же не первый, кто пишет тебе. Ведь, как и любой разговор человека с самим собой, мое письмо – разговор с Тобой. Даже у тех, кто не видит тебя, осталась эта возможность. Главное, не говорить с тобой постоянно, а то поселят в особую молильню с мягкими стенами и одеждой, пошитой по странной моде, с длинными рукавами. А вообще, люди, как дети, пытаются делить добро и зло, созидание и разрушение, рождение и смерть. И за каждую мелочь у них отвечает свой герой. Специализация. Хорошо, хоть больше не представляют богов мечущими молнии и кружащими шторма. Но мы-то с тобой знаем, кто за всем стоит. Наверное, тебе дико смешно наблюдать за нами. Особенно за нашей глупостью. Веселишься каждый день. Я тебя тоже сейчас повеселю.

Ну, вот я слышу твои шаги. Они пульсом стучат в моей голове. Свет красными лучами сквозь утренний туман озарил мое окно, окрасив капли на нем в кроваво-алый перелив. Наконец-то, ты здесь. Я чувствую. Значит, мое письмо всё-таки будет прочитано.

Мгла поглотила тот город. Серая земля стелилась на миллионы шагов вокруг. Свинцовое небо лежало на Его плечах и заставляло преклоняться. Пыль и туман перемешивались, становясь плотным облаком, и не давали пройти. Про солнце Он никогда не слышал и уж тем более не видел его. Птицы не желали петь, только летали кругами и ждали от жестокой судьбы кровавого угощенья. Казалось, что нет там и времен года: просто зимой мгла становилась плотнее и осязаемее. И только большая луна в небе, похожая на голубой кошачий глаз из-за давно расколовшей ее трещины, как будто наблюдала за всем свысока.