Юрий Журавлев - Псы в городе волка

Сашка, широко и громко зевнув, стал медленно поднимать своё крупное тело на уже целиком застонавшей кровати. Прошла целая вечность, за которую старая кровать успела на все лады исполнить долгую симфонию своей нелёгкой в прошлом жизни, прежде чем крупное Сашкино тело, поднявшись, приняло вертикальное положение, и в комнате, наконец-то, наступило долгожданное временное затишье.

– Эх, кто бы водички подал… – нарушив хрупкую тишину, расстроено произнёс Сашок и, оглядев унылое собрание порожней посуды на столе, трагически добавил, – Вот, была бы мамка рядом, она бы точно подала… Ты живой там, Лёха, или совсем неживой?

– М-м-м…

– Понятно, я и сам бы сейчас причастился, да, по ходу, у нас и вода закончилась. Эх, ма, – Сашка громко хлопнул в ладоши, – была б денег тьма!..

– Завязывай, в уши стрелять спозаранку! – поморщился Лёшка, – Ну, вот, зачем тебе здесь столько много денег?

– Дурацкий вопрос, зачем! Знамо дело, на Материк уехать отсюда с ними, а там… – Сашка мечтательно закатил глаза и поскрёб футболку на груди, – а там… эх, ма, что там! – махнул рукой, – Вставай, пора заправиться и за работу!

– А когда деньги закончатся, куда подашься?

– Понятное дело, сюда, куда же ещё…

– Так зима же скоро?

– Ну, после зимы вернусь, мне же хватит денег на зиму, а весной – обратно вернусь, по последнему снегу…

– Бугор говорит, что на будущий год здесь будет нечего делать, – последний пароход нагрузят, а остальное пусть пропадает тут, – Лёшка уже сидел на кровати и косил глаза на свою перевязанную платком ступню.

– Ну и что? Я могу и на прииск податься, слышал, что, вроде бы, его открыть собираются, знаешь, – Сашка сильно, с хрустом, потянулся, – я работы не боюсь, мне сезонка нравится! А ты сам-то куда подашься?

«Куда угодно, только бы отсюда подальше и поскорее!» – хотел было ответить Лёшка, но промолчал, его взгляд словно приклеился к маленькому пятнышку крови, проступившему через платок.

– Слышь, Саня, а какие тебе здесь сны снятся? – вместо ответа спросил он товарища.

– Мне разные снятся, бывает, что и приятные тоже, а к чему это ты спросил? – растянулся в довольной гримасе Сашок, – Чего-то вкусное приснилось? Давай, расскажи!

– Понимаешь, мне вчера приснилось, что попал я в огромную цистерну с мазутом, навроде тех, что по железке катают, только ещё больше, потому что она была пустая наполовину, а мне дна ногами никак было не достать…

– И чё? – Сашкина довольная гримаса быстро сменилась на кислую мину.

– Чё, чё? – передразнил Лёшка товарища, – А ничё! Тону и всё тут, – руки прилипли, никак не поднять, а ноги проваливаются всё глубже и мазут уже на горло давит! Паровоз с грохотом по рельсам несётся так, что всё кругом качается и меня вот-вот накроет чёрной массой! Тяну, что есть силы, голову кверху, туда, где горловина, а там только кусочек неба тёмного, величиной с пять копеек, и звёзды, какие-то совсем маленькие и острые, как иголки!

– Ну, а ты?

– Ну, а я так сильно жить вдруг захотел, как никогда до этого. Свои руки и ноги так явно чувствую, – я же молодой и такой сильный, что эти горы готов раздвинуть, а тут прилип и совершенно беспомощный, как муха на липучке: вся моя сила сидит во мне совершенно бесполезная и помочь никак не может. Тяну что есть мочи шею, запрокидываю голову всё сильнее и сильнее назад, аж в затылке заломило, всё стараюсь глазом поймать клочок неба, который всё меньше и меньше становится и чувствую, как силы заканчиваются, стекают куда-то вниз, в чёрную пропасть под ногами. Уж никогда не просил ни помощи, ни пощады, а тут понял, что пришёл и этот черёд, – только заорать собрался, да почувствовал, что внезапно онемел! Мазут, тем временем, уже губы лижет, а в груди так всё сдавило, что дышать перестал. Собрал последние силы и каким-то чудом подтолкнул себя повыше, за последним глотком воздуха. Разлепил рот, и с такой жадностью схватил напитанный густой мазутной вонью воздух, будто не последний это мой вздох, а тот самый, первый и, знаешь, Саня, почувствовал я, что слаще этого последнего вздоха у меня в этой жизни ничего не было. Огляделся, а кругом уже ничего не видать, – ни стен железных, ни берегов далёких, только волны всё выше да грохот кругом стоит ужасный! Потянуло меня книзу, а я уже и крикнуть не могу, только и осталось, что глазами за клочок неба уцепиться, а туда звёзды злые не пускают, – в глаза больно колются. Бросил я цепляться ослепшим взглядом и заплакал слезами едкими, как дым, на несправедливое небо, так и погрузился медленно в пучину: не дышу, не вижу и не слышу ничего, только сердце почему-то бешено колотится, – грудь разорвать норовит. Проснулся весь в поту, даже рука к лицу прилипла, вот, как тебе такая вкуснятина?

– Не, такая – не интересная! Вот, если бы тебе девка приснилась, сладкая вся такая, – Сашка, зажмурив глаза, вытянул вперёд руки и пощупал там что-то кончиками пальцев, снова расплылся в довольной и счастливой гримасе, – ах!

Калёные каблуки, возвращаясь обратно, тяжело отбивали ритм по глухому дощатому полу, на секунду запнулись возле двери в комнату и та, тихонько всхлипнув петлёй, отворилась. В проёме показалась высокая и худая фигура бригадира. Придерживая рукой упрямо норовившую закрыться перед его лицом покосившуюся дверь, бригадир, подпирая плечом косяк, переводил свой испепеляющий взгляд с одного обитателя комнаты на другого, при этом он нервно покусывал вьющую сизый дымок папиросу, быстро перебрасывая её из одного уголка рта в другой.

– Ну, что, гады, и кто из вас устроил погром на входе и всё крыльцо заблевал? – собирая на переносице брови, грозно вопросил он притихших работяг.

– Горыныч, да ты что, серьёзно? – Сашок присел и хлопнул себя по ляжкам, – Ай, да Лёха! Вот так молодец! Заблевал, говоришь, крыльцо?

– Ну не знаю, кто из вас начудил там, вы выясните тут между собой, да приберите там, а то вонища такая стоит, что за лиманом слышно!

– Да не вопрос, Игорёк! – потирая ладони, подкатил Сашок к бригадиру поближе, – Слушай, у тебя там не найдётся совсем немного, ну, этого, чтобы голову поправить?

– Что толку поправлять то, чего у тебя нету, да и зачем добро зазря переводить?

– Так не я же это, Горыныч! Святая правда! – Сашка вскинул руку ко лбу, готовясь осенить себя крестным знамением, но, увидев, как поморщился бригадир, тут же стал стучать себя в грудь, – Спал, как камень, клянусь, и до ветру даже не ходил!

– Никаких опохмелок! Сейчас тягач должен из посёлка подойти, так вот, чтобы через сорок минут были, как два свежих огурца! И не надо на меня так жалобно смотреть, если плохо, то бери на плечо побойню и похмеляйся ею в кочегарке, всё ясно?

– Жестокий ты человек, Игорь Батькович! – Сашка облизал пересохшие губы, – А чаю-то поднесёшь?