Алекс Реут - Кинопольский волк

А ещё играла музыка. Медленная, дремотная, тягучая, с колючими гитарными переборами, – Лучевский бы наверняка её оценил. И девичий голос скорее шептал, чем пел:

Охотники на снегу…

Вязальная спица в стогу…

Видеть тебя не могу…

На полу лежал женский ботиночек с низким каблуком и тонкой подошвой. Чуть дальше – ещё один ботиночек. Кажется, он видел такие на Копи. На небольшом табурете валялась сумка. Лакс свернул в комнату, думая, что там должен быть уже сейф.

Но сейфа не было. Были громадные, наполовину пустые книжные полки, смятая кровать, ноутбук, на экране которого вздрагивали столбики проигрывателя и школьная форма на полу. Копи лежала на кровати, закутавшись в синий халат. Её трясло, словно на электрическом стуле.

Тут Лакс впервые почувствовал, насколько плох сейчас и он сам. Мир потерял свои краски не только из-за сумерек – столбики, вздрагивавшие в такт сонным аккордам, были лимонно-жёлтыми. Руки дрожали, и дрожь от них поднималась к голове и загривку. На следующем шагу он споткнулся и чуть не упал. Ноги тоже не слушались.

– Копи! – крикнул он, – Копи! Я не знаю, что ты принимаешь, но к тебе сейчас могут прийти. Я сейчас закрою дверь. Будут стучать – не отвечай. Пусть думают, что дом пустой! Они от тебя не отстанут.

Копи повернула к небу лицо с почерневшими глазами.

– Не важно. Я уйду.

– Как ты себя чувствуешь? Тебе хуже?

– Мне лучше. Сейчас всё начнётся. Уходи!

– Копи, да ты что, не понимаешь! Тебя как тряпку на ветру сейчас трясёт! – он наклонился над ней и попытался взять её за руку, – Ты помнишь, Триколич говорил что-то про повторный приём? Тебе сейчас надо что-то делать. Ты до утра не доживёшь.

– Утром всё вернётся… обратно…

Лакс наклонился пониже и, наверное, упал бы на неё, если бы в последний момент не ухватился за спинку кровати.

Охотник прицелит лису…

Хозяйка найдёт колбасу…

А мы, как всегда, – на весу…

Лакс зарычал и бросился обратно в коридор. Надо было что-то делать, что угодно. Опасность была рядом, она надвигалась, словно грозовая туча.

Где искать микстуру, было не очень ясно. Поэтому он решил сперва запереть дверь. Замок был кнопочный, но пальцы не слушались, и закрыть удалось только с третьей попытки. Потом свернул в первый из двух нетронутых дверных проёмов.

Белые стены, продавленный диван, картина, изображавшая лес лунной ночью. На тумбе вместо телевизора – большая ваза с искусственными цветами. Лакс оглушительно чихнул.

На кухне нашлись газовая плита, доисторический холодильник (сейф в него было не спрятать) и кастрюля без крышки. Лакс заглянул в духовку и нашел там сковородку. Потом открыл пожелтевший от времени настенный шкафчик и нашёл там нетронутую пачку макарон. Он попытался заглянуть на верхнюю полку, но потерял равновесие и чудом всё не обрушил. Под ногами задребезжал друшлаг. Поднимать его сил уже не было.

Вообще, дом ему не нравился. Так, должно быть, выглядят покинутые жилища на войне, где кровь пропитала горячую землю. Лакс заглянул и в туалет, и в кладовку, но нашёл там только инвентарь, пыль и пустые трёхлитровые банки. Чихая, он вернулся обратно в комнату.

Копи смотрела в потолок.

Охотник преломит Луну…

Охотник подходит к окну…

И он говорит – никому…

И он говорит – тишину…

Лакс подскочил к ноутбуку и нажал на выключение. Ноутбук пожужжал и подчинился.

– Зачем выключил?

– Так они нас не найдут!

– Ты говорил, что уже… нашли…

– Копи, где микстура? Куда ты поставила сейф?

– У тебя в первый раз, что ли?

– Копи!

Апраксина напряглась всем телом. Казалось, она собирает последние силы.

– Свитер сними! – прошипела она, – И ботинки.

Лакс оглядел себя.

– Зачем.

– Задушит! Или ногу вывернешь.

– Копи, ты чего?

– Снимай, кому говорю!!!

Он подчинился. Конечно, она бредила, но не хотелось обижать больного человека. В конце концов, в домике было скорее прохладно, чем холодно и Лакс уже чувствовал, что начинает преть.

– Майка? Хорошо… Брюки хорошо, что просторные… Нашим джинсы нельзя… Чтобы живот не давило… Лучше совсем, конечно… Но у меня озноб, например…

– Копи, ты бредишь!

Лакс схватил её за плечи и приподнял, стараясь заглянуть в глаза. Взгляд он поймал, но без толку – её мысли были очень далеко.

– Всё хорошо, господин ассистент… нэс-па?.. Засыпаю, чтобы проснутся… Луна звенит, слышите?

– Копи, Луна не звенит. Ты бредишь, Копи.

– Уверен?

– Уверен, как уверен в том, что у меня есть рука!

Он отпустил девушку и выставил вперёд правую руку.

– Рука? – брови Копи задрожали, – Почему рука? Руки были раньше!

Сначала он только почувствовал – тонкий, пока ещё незаметный зуд под кожей. И только потом посмотрел и увидел, что рука не просто трясётся. С ней происходило что-то странное.

– Смотри! Начинается!

Рука побледнела, словно от неё отхлынула кровь. Заныли безымянный и средний палец. А потом что-то ударило в голову и в ушах действительно зазвенело, тонким, пронзительным звоном. Рот пересох, в горле словно гулял пустынный смерч, а средний и безымянный палец начали расти, быстро-быстро, как побеги гороха. Короткий, яростный спазм ударил по всему телу, проходя, как молния, от макушки до пят, и пропитывая его энергией. Перед глазами вспыхнули искры, и что-то тяжёлое и невидимое схватило его за загривок и стало сжимать, мять, вытягивать в длину.

Рука сжалась и стала тоньше, а потом из неё полезла, покрывая и пальцы, и кисть, и запястья густая серая шерсть.

Лакс рухнул на пол. Уши горели, они словно ползли по голове куда-то к макушке, но продолжали ловить звуки и он слышал, как трясётся на кровати Копи и как стонут под ней пружины. Он хотел ей что-то крикнуть, но сухое горло не послушалось. Вместо этого он смог издать лишь слабый стон, словно щенок, который осип и не способен лаять.

И тут весь мир опрокинулся.

…Он лежал на спине, слушал звон в ушах и видел, как вращается вокруг него комната. Мути не было, не было красок. Лишь оттенки серого внутри комнаты и тёмно-желтый отсвет окна. Царил полумрак, он чувствовался, и всё равно никогда ещё Лакс не воспринимал всё с такой чёткостью. Он видел ясно, словно на чертеже, и линию стыка между потолком и стеной, и люстру, и книжные полки – и их целиком, и каждую книгу в отдельности. Уши тоже уже не болели, и он неожиданно чётко расслышал, как упало в саду раннее яблоко. А вот шея занемела и не слушалась. Ему пришлось отползти, чтобы разглядеть кровать

На кровати сидел волк. Сравнительно молодой, ещё переярок, серый, с глазами, похожими на ягоды смородины, но при этом необыкновенно большой, размером с матёрого.

Лакс отодвинулся ещё дальше. Руки и ноги тоже не очень слушались, они словно отвыкли от того, что их больше не трясёт.