Екатерина Люмьер - Любовь и Смерть

Вильгельм был человеком странным, которого многие вовсе считали нелюдем. Колдовские очи, изобилие украшений с неизвестными узорами и символами, и то, как ему внимал Ион I, как на него смотрел, заставляло верить в его родство с нечистой силой. «Странное создание из мира теней» – так его называли за глаза. А он только смеялся, молча глядя в глаза своим недругам. Колдун, чаровник, ведьмино отродье, дьяволово дитя – и мне не вспомнить всего. Но князь нарек его своим советником и другом, покуда многие подозревали их в связи. Я бы и сам никогда не поверил, если бы не видел того собственными глазами! И я поклялся молчать о том, что видел, что знал и скрывал, но мне осталось недолго, и я скоро отойду, и я могу доверить эти воспоминания бумаге, покуда ни Вильгельма, ни господаря уже давно нет в живых.

Нежность того поцелуя, что Ион подарил на моих глазах Вильгельму, чернокудрому колдуну, едва ли возможно описать словами. Так целуют возлюбленную невесту после долгой разлуки, обнимают дорогую сердцу жену, что носит под сердцем твое дитя, и прижимают к груди единственную дочь, что уходит в чужой дом.

Мой князь любил чернокудрого колдуна.

Вильгельм советовал ему обратить внимание на те или иные политические вопросы, указывал на людей, что были ни к чему при дворе, что хотели его устранения, и князь перестал доверять всем своим людям, кроме него одного. Впрочем, Вильгельм не раз спас его от погибели и предвидел исход тех или иных событий. Буквально стоя за плечом господаря, он управлял княжеством днем, а по ночам ублажал своего князя. Ион подносил ему новейшие книги, украшения и одеяния, берег его, как драгоценность. И первым решением бояр, что готовили заговор, было устранение Вильгельма.

Они ворвались в его комнату ночью, и, не обнаружив его там, уже знали, где стоило искать. Семь человек вышли против Вильгельма и моего князя, и если бы я только мог ему помочь, но моя больная дочь и жена, что носила четвертого ребенка, нуждались во мне не меньше, и я сделал свой выбор, предав своего господаря. Они ранили Вильгельма, связали его и оттащили в подземелья замка, где заперли на долгие часы. Уговаривая моего князя отречься от престола добровольно, они ставили его перед выбором: Валахия или Вильгельм. И Ион отрекся, лишь бы спасти своего возлюбленного юношу. Но он не знал, что стены замка содрогаются криками его советника, что стенал от боли и злобы во время пыток.

Подозреваемый в колдовстве, как было объявлено, он подвергся страшным и продолжительным истязаниям.

И Вильгельм признался. Инакомыслящий чернокнижник. Он проклинал каждого, кто смел коснуться его, кто обрезал его черные кудри и выколол левый глаз. Раненый, с содранной кожей и переломанными костями, избитый тяжелыми сапогами и медленно травимый ядовитыми настоями трав, он не молил о смерти. Вильгельм ждал. Было решено казнить.

Его вели на эшафот под руки, покуда он едва мог стоять. Мой князь, закованный в кандалы, смотрел на происходящее, и я видел боль в его глазах. Впервые его лицо исказилось мукой, будто бы бередили его собственные увечья. То, что узрел он, ранило его больнее мечей и стрел. Его срок еще не вышел, но погибель Вильгельма была равносильна его собственной. Чернокудрый колдун взошел на эшафот гордо, держа голову прямо, хоть и испытывал дикую, непреходящую боль. Прежде шелковые волосы были грязными и спутанными, а белая кожа изрезана и обожжена. Левого глаза не было вовсе: пугающая чернота пустой глазницы. Он смотрел лишь на моего князя, и в этом взоре не было ненависти, не было злобы, только все то невыразимое, что нельзя облечь в слова, но можно в поцелуй.

«…И трижды воздастся им…»

Выкрик послышался на весь двор, хриплый и громкий, на грани дыхания изувеченного и покалеченного юноши прежде, чем на его шею накинули петлю.

«…И наступит ночь до скончания времен…»

Праздник весны Мэрцишор был окрашен первой кровью, но не первоцветом.

И Ион принял его слова на веру. Я видел, как мой князь, в ту самую минуту, как глаза смотрели в глаза, когда Вильгельма вздернули, отрекся от Господа, и сердце его поглотила тьма. Наступила кровавая весна.

Алым окрасилась земля валашская в первые мартовские дни 1560 года: мой князь, словно бы его самого вздернули, обратился в стригоя, приняв проклятие по желанию покойного колдуна, обратился в чудовище и кровопийцу, что мстил за возлюбленного. Его волей и безудержной, потусторонней силой были разрушены церкви, и сам Бог отвернулся от своего сына. Он уничтожил бояр, что посмели лишить его и княжества, и советника. И успокоившись, покуда он свершил свою месть, он забрал незахороненное тело Вильгельма и направился восточнее, в Карпаты, где и пропал из виду вот уже тридцать восемь лет назад. И только лишь дьявол знает, что сталось с моим князем. И только лишь дьявол знает.

Я проснулся в полдень. Отлежав все кости и мышцы, согревшись под несколькими одеялами и отдохнув, я покинул кровать через десяток минут после пробуждения и сразу же подошел к не зашторенному окну. Небо было белым из-за густой облачной пелены, верхушки деревьев утопали в тумане, повисшем над лесом. Из комнаты, выделенной мне графом, открывался живописный вид на обрыв и реку, непроходимую чащу елового леса и холмистые изгибы Карпат. Граф предупредил меня, что будет занят до самого вечера, а потому я решил сперва переодеться, а потом отправиться исследовать замок. Я был голоден, но не придавал этому значения ровно до тех пор, пока не заметил на столе поднос с остывшим чаем, рюмкой абрикосовой цуйки, которую я уже опробовал за ранним завтраком, и картофельный суп с луком-пореем. Утолив жажду и голод, я переоделся в чистый повседневный костюм и вышел из комнаты. Решив не искать встречи с человеком, который заранее известил, что этой встрече не состояться, я двинулся по коридору.

Не намереваясь посетить какую-либо конкретную часть замка, а желая охватить как можно большую территорию, я шел, куда глядели мои глаза. От древних стен веяло холодом. Все здание было буквально проморожено насквозь. Я никогда не бывал в настоящем замке, разве что осматривал руины из любопытства, если появлялась возможность. Некоторые стены были абсолютно голыми, некоторые – увешаны давно потерявшими свой цвет гобеленами с самыми различными сюжетами. Не особенно заостряя на них внимание, я миновал коридор, залитый белым светом из огромных арочных окон. До первой попавшейся комнаты мне пришлось идти минут пять, не меньше, но вот передо мной появилась массивная деревянная, окованная железом дверь. Она поддалась без излишних усилий и я, проникнув внутрь, увидел красивую опочивальню, где меблировка была куда богаче, чем в моей комнате: кровать с резными столбиками, выполненными более искусно, с дорогим, сотканным, конечно, вручную одеялом, роскошный яркий гобелен, словно только что созданный умелыми мастерицами, кабинетное бюро из красного дерева с филигранной сюжетной резьбой, небольшую картину, скрытую, правда, полотнищем из черной не просвечивающей ткани (я не решился заглянуть, хотя хотел), огромное окно в готическом стиле и целое собрание различного рода артефактов и личных вещей.