Роберт Мальков - Волки окружают Владимир

Кто может вынесть подобную ересь! Такого рыцарский зал отродясь ещё не слышал. Кажется, даже чучела оленей содрогнулись, порожние латы, казалось, с лязгом зашевелились. Ибо наш достославный поэт пропел благородному собранию, всем этим баронам и графам, чья геральдика символизирует самые высокие устремления, – гимн в честь Венеры, богини сладострастия. Мягко говоря, произошёл скандал. Дамы попадали в обморок. Рыцари схватились за кинжалы. Но ландграф Герман благословенной Тюрингии проявил завидную выдержку. Он поднял руку и бледный, как мертвец, объявил свою суверенную волю. Пусть Тангейзер с паломниками идёт в Рим к папе искупать своё преступление. О, только сейчас понял Тангейзер, как он глубоко оскорбил его любимую Елизавету, которая стояла в стороне как каменная. Он встал пред ней на колени, посыпая голову каминным пеплом и с ожесточением бия себя в грудь. Но слово не воробей-птица! Кусай теперь, паря, локти. Был бы ещё русским, пропустил бы за милую душу, попарился с берёзовым венеком, и, глядишь, к пятнице оклемался бы. Но немец – материя особая. Из наитончайшего баварского сукна. У них ведь честь! Нихухры-мухры. Ну, и на здоровье.

Уходит, значит, молодец наш в Рим, а бедняжка Елизавета – невеста не невеста, жена не жена – с красными от слёз глазами, ждёт его, на что-то ещё надеясь. Повадилась ведь ходить на дорогу, ведущую в Рим, встречать странников, заглядывать им в бескровные лица. Может, под грубыми куколями блеснут серые глаза её любимого Генриха, Генриха фон Офтердингена, некогда первого певца Священной римской империи германской нации, славного Тангейзера.

Спустя какое-то время, Елизавета, встретив очередную группу паломников, где не находит любимого, просит Богоматерь взять её на небо, чтобы она, находясь у самого Престола, могла просить Господа, (какое дерзновение!), послать милость Тангейзеру. Вольфрам, в отдаленье наблюдая за молитвой Елизаветы, поёт песню об отлетающей невинной душе. Наконец, в рубище последнего раба появляется и Тангейзер. Он сокрушён – папа сказал, что он будет прощён только тогда, когда зацветёт его посох. Вот таким шутником оказался папа! Они все там такие. Вы это и без меня знаете. В отчаяние, исходя слезами, Тангейзер призывает Венеру. Что рубь, что полушка. Погибать, так погибать! Вольфрам пытается его удержать, употребляя в своих доводах цветастые эвфемизмы. Напрасно. Друг его невменяем. Вдруг из города выходит похоронная процессия, оглашаемая унылым звоном. Вольфрам объясняет, что это хоронят Елизавету. Тут же Тангейзер пробуждается от чар, и с именем Елизаветы умирает. А вскоре новые паломники рассказывают о необыкновенном чуде: папский посох расцвёл. Папу-циника чуть не хватил кондрашка. Вот такая чудесная история, одна из многих, которыми так была богата средневековая Германия.

Ульяна

9-е декабря. Среда

Ещё никогда, даже в снах, не случалось

Мне видеть тебя в той долине одну,

Ласкающей прядью речную волну…

Истомным июлем природа венчалась,

Где ты погребала былую весну.

Лишь нега по членам твоим разливалась,

И прядь твою струи тянули ко дну.

Евгений Пономарев. Диана.

Ульяна, утомлённая никчёмным ночным допросом, устало лежала на нарах в одиночной камере знаменитого Владимирского Централа, того самого, который, воспели когда-то, в соответствии со своим дарованием, образованием и культурным багажом, безвестные «барды», чьи песни о трогающих душу историях, однажды подхватили миллионы и до сих поют на подмостках народных театров, кухнях и в закутах бараков, возбуждая в слушателях искреннее, часто с предательской слезою, сострадание к перипетиям тюремного героя. Ульяна этих песен не слышала, а если бы и услышала, то не пришла бы от них в восторг. Тонкая, хрупкая, почти блаженная, ей близки были иные созвучия, иные истории, похожие не на жизненный фарс, а на подлинные трагедии.

Из-за верхнего решётчатого окна скудно пробивался утренний свет. На откинутом столе стояла кружка с водой и кусок зачерствелого хлеба, который, не стесняясь, по-хозяйски грызла крыса, спустив длинный, похожий на облезлый шнур, хвост с края стола. Ульяне хотелось спать, очень хотелось спать, но поток мыслей в голове кружился, давя на мозг, тираня её душу незатихающим рефреном «Только бы не выдать Маринку!». Кажется, на первом допросе она вела если не мужественно, то вполне достойно. Грубый полковник, абсолютно истерически орал на неё, требовал её фамилию, какую организацию она представляет, кто сообщники и т. д. В середине допроса с издевательской ухмылкой пообещал ей в следующий раз дознания с пристрастием. Она же твердила, что никого она не представляет. Просто ей в руки случайно попалась противоправительственная книга («Летом на дороге нашла. Видимо, кто-то с телеги обронил.»). Вот она и стала её читать. И многие вещи её показались там верные. Ведь это же несправедливо, когда одни живут впроголодь, а другие по ресторанам ходят, одни десять часов работают, а другие сколько хотят. Вот поэтому, видя, что там всё верно написано, и решилась она на дерзкий поступок, пробудить в людях собственное достоинство. Ибо и сами эти концертные номера, которые вчера смотрели люди, разве не унижают человека? Ведь они не заставляют его задумываться о смысле жизни, низвергая до потребностей обезьяны. Разве можно так? И глаза Ульяны светились такой лучезарной наивностью, такой откровенной непосредственностью, что багровый полковник, мыча, в бессилии садился на стул, вынимал платок и начинал вытирать багровую шею, уже не пытаясь с ней бороться. Ох, как он с ней устал! А она, совсем юная, неискушённая, как устала! Боже, неужели ещё её будут допрашивать? А если с пристрастием? Пусть делают, что хотят. Только Маринку бы не выдать. Если выдаст, на неё ляжет двойная вина. Ведь она, не посоветовавшись с ней, по своей инициативе, спонтанно, решила обратиться к народу, взывая к его пока спящему, не пробудившемуся духовному совершенству. Ишь, храбрая какая! Отдавшись минутному воодушевлению, не подумала о последствиях. Поступила как неопытная дурочка. А зачем? Какая от этого польза? Ведь Маринка говорила, через одного человека они смогут выйти на связного молодёжной организации «Вперёд, Че Гевара!». Надо было подождать всего два дня. Но один случайный прохожий сообщил, что на вечер готовится грандиозное шоу, где будут выступать артисты. Не зная чего на неё нашло (от одного только слова шоу у неё мурашки по спине пошли), она вдруг решила выкинуть им там такое, чтобы они её надолго запомнили. Запомнят её, это ещё вопрос, но то, что представление она им сорвала – это точно. Только статьёй по хулиганству она не отделается – из её уст звучали порочащие власть речи. Факт. Свидетелей – полный зал. И чего она этим добилась? Как всё это глупо, глупо. Вместо серьёзной,