Роберт Мальков - Волки окружают Владимир

– Спасибо, – отозвался Рябинин. – Чай бесподобный. И согрел и силы вернул.

– Этот рецепт мне достался ещё от прабабки, – сказала польщённая Улита. – А то бы ещё остались. Я бы нового заварила.

– Нет, извини, пора, – натягивая кепку, сказал Жуков.

– Ну, раз, пора, так пора. Вы люди подневольные.

Алексей тоже надевал на себя свой малахай и туже затягивал полушубок кушаком.

– Сортир-то у тебя в сенях? – спросил Егор.

– Да. Как откроете дверь в сени, берите чуток левее. А то может, посветить?

– Да не нужно. Справимся.

И последний раз окинув, горницу, вдруг в красном углу, заметили неприметных три тёмных иконок, тускло освещённых язычком лампадки. Что там были за святые, невозможно было понять, но Рябинин двуперсто перекрестился на них. Жуков, кажется, раздумывал, как ему поступить, но, в конечном счёте, сделал так же, как и Рябинин.

Подходя уже к машине Жуков сказал: – Интересно, где сейчас эти социалистки-анархистки. Как бы по глупости не угодили в полицию. А то там… Стой, Рябинин. Слышишь крики?

– Да! Да какие заполошные.

– Чёрт! Неужели из-за волков? Видимо, охотники их пальбой разозлили. Ведь тех было шесть, как говорила Улита, а волков-то целая прорва. Когда их много, разве они испугаются шесть ружей?

– Почему ж мы пальбу не слышали?

– А Бог его знает. Наверно, те отъехали далеко в поле. Да, так оно скорей и есть. Отъехали на километров пять. А там ещё стреляли из подлеска. Где ж тут услышать?

– Егор смотри? Люди выходят… А если волки двинут сюда?

И в глазах Алексея возник первобытный страх от близости хищника, но страх этот был секундный. Человек, постоянно охотящейся на зверя в лесу, имеет право только на секундный страх , ради адреналина, чтобы телесная стать была готова для схватки, дальше страх должен уступить место спокойствию, трезвости, рассудительности. Это закон бытия человека в природе. Иначе –

смерть.

Фельетон Сильвестра Карпенко для старейшей владимирской

газеты «Призыв» от 17 июня 2131 г.

Тангейзер

В стародавние времена в благословенной Тюрингии жил известный поэт Тангейзер. Из благородных. Всё воспевал прекрасных дам, вешние розы, пугливых ланей и прочие куртуазные прелести. Но, видно, это ему наскучило, потому что он вскоре удалился в грот Венеры ради новых, так сказать, ощущений, где предался оргиям, лености и воспевании ласк своей новой патронессы. Но, как известно, необузданные страсти быстро приедаются.

Так и наш юный (?) герой всем этим счастием пресытился. И однажды говорит Венере: – Так, мол, и так, извините меня, мадам… или, мадмуазель.. не знаю, как и сказать, чтоб ненароком не обидеть Вас. Но всё. Ухожу домой. На хаус. Спасибо, за хлеб и соль, за радушие. Я, конечно, мог бы ещё погостить у Вас, но тут темно, сыро, а у меня лёгкие слабые, как бы туберкулёз не открылся… Ни-ни-ни-ни, и не уговаривайте даже. Всё уже решено. Мне сегодня ночью снилась Елизавета, племянница ландграфа нашей благословенной Тюрингии. Так что целую Ваши нежнейшие ручки. Адью.

А Венера вредная такая, не пускает кавалера. Какая, мол, его муха укусила? Что это он выдумал? То добивался её благосклонности, цветы, конфеты, духи французские, понимаешь ли, дарил, а теперь воротит оглобли! И представляет ему для начала всяческие резоны. Но потом, когда уже видя, что они не помогают, применяет и силу в виде заклинаний к удержанию нашего благородного поэта Тангейзера, Генриха фон Офтердингена. Но Тангейзер парень не дурак, даром что влип во всю эту историю, призвал имя Девы Марии – и все бесовские козни разом исчезли. И вот он на свободе. Лепота! Солнышко, птицы-жаворонки! Тиють, тиють, тиють. Похоже на жаворонка? Значит, идёт, с котомкой за плечами, по круглым холмам благословенной Тюрингии, упивается здоровым крестьянским воздухом и всем патриархальным устоем средневековой германской жизни. И белокурые немецкие девушки ему по пути улыбаются, показывая крепкие, не тронутые цингой, зубы, и пастушки́ ему бесхитростные мелодии дудят, и пилигримы бредущие в святой Рим (но мы-то с вами знаем, что Рим вовсе не святой, отпал от святой веры, но Бог с ними) дают ему своё благословение. А тут ещё слышатся охотничьи рога. Это с охоты возвращаются праздные феодалы. Как раз навстречу нашему герою. Подъехали на сытых, кормленых сладким овсом, конях.

– Ба! Ба! Кого я вижу! – восклицает красивым баритоном Вольфрам фон Эшенбах, прежний приятель Тангейзера.– Или мне мерещится? Или я вчера перепил славного рейнского из погребка папаши Матиаса?

Нет, не мерещится, не перепил. Это и есть тот самый Тангейзер. Ныне вот соскучился по родным, по буйным пирушкам, по поэтическим состязаниям, по голубым Лизиным глазкам. Вольфрам и выдал приятелю информацию, что очередное состязание произойдёт буквально на днях, где будет присутствовать и Елизавета. Тангейзер, как не трудно догадаться, на седьмом небе. Несомненно, он будет участвовать! Да здравствует искусство! Виват ландграфу Герману, великому меценату и меломану! Виват, виват!!!

Наконец настал день состязания рыцарей-певцов. Он будет проходить не где-нибудь, а в замке самого ландграфа Германа, любезно предоставившего для культурного мероприятия свой парадный зал со всякими там гобеленами, чучелами диковинных зверей, золочёными рыцарскими латами. Тут же и Елизавета. Ах, кровинушка моя! Как она волнуется! Ещё бы! Ведь её избранник будет снова петь! Ах, только бы он, её милый Генрих, не ударил в грязь лицом! Сколько прошло времени, а она всё так же любит его, как тогда, когда он спас её от разъярённого кабана. Она даже, как истинная любящая девушка, готова закрыть глаза на все его шалости в гроте Венеры.

Последние приготовления. Слуги разносят на блюдах всякую заморскую снедь и прохладительные напитки. Зал уже наполнен. Все лишь ждут знака ландграфа – хозяина, сюзерена и тонкого ценителя вин и высокого искусства. И вот, как только ландграф взмахивает дорогим, из венецианского бархата рукавом, торжественно звучат фанфары! Началось! Кто выступит первым?

Первым на мраморный мозаичный – с музами – пол, выходит Вольфрам. Тонкие, унизанные драгоценными камушками аристократические пальцы начинают водить по струнам лиры, зычный же голос – возвышенно чревовещать, раскрывая суть духовной любви. Ибо тема состязания была обозначена как раскрытие сути любви. Как только певец смолк, со всех сторон послышались аплодисменты, овации, визги, посыпались розы и сильно надушенные кружевные платки. Вольфрам элегантно откланялся и ретировался. Потом вышел кто-то ещё, и спел в таком же роде, затем третий, четвёртый и т.д. И все пели только о духовной, сверхчувственной природе любви. И тут настало очередь Тангейзера. Все замерли. Молодые дамы взволнованно зашептали: – Это тот самый! – Елизавета с силой сжала павлиний веер. А ландграф уже кивал выдвинувшемуся певцу, подбадривая его словно ребёнка, одаряя слегка робевшего певца приторно-миндальной улыбкой. И тут же раздался хлопок холеных ландграфских рук. Да, Тангейзер раскроет им суть любви. Но только не духовной, а плотской. Увы, школа грота Венеры не прошла для него бесследно. О, несчастный! Лучше бы у него сегодня свело челюсть!