Роберт Мальков - Волки окружают Владимир

Опять раздались аплодисменты, громче прежнего. Но конферансье быстро их утихомирил тем же магнетическим жестом.

– Друзья! Ведь здесь присутствуют только друзья наших артистов, (пауза) и всех честных людей нашего города, (пауза) и вообще всех порядочных людей нашей необъятной страны и… э… (длинная пауза) областной администрации!

Говоря последние, слова Прошкин немного смутился. Но поглядев на место в заднем ряду, где прятался директор, и, видимо, получив оттуда одобрение, продолжал.

– Друзья, я не случайно упомянул сейчас о нашей обладминистрации. Не случайно. Ведь именно благодаря ей, при непосредственной её помощи состоится нынешнее красочное шоу . Так давайте, друзья, поблагодарим нашу местную власть и её руководителя в лице Инессы Власьевны Ржевской аплодисментами, чтобы она знала, что в нашей груди бьётся благодарное сердце!

И Прошкин захлопал изо всех сил в свои пухлые ладоши первым, увлекая своим примером зал. По его морщащемуся лицу было видно, что обильное рукоплескание болезненно отдаётся в его костях, но он стоически переносил эту муку. Наконец, уже порядком взмыленный, конферансье, остановился, призывая к тому же и публику. Как только установилась тишина, Иегуда объявил первый номер: – Максим Чеверда! Атлет, который взял восемь золотых кубков, который согнул в бараний рог железнодорожный рельс, который разорвал пасть тигру-людоеду, который отломал глыбу от скалы и бросил в пропасть, чем вызвал сход лавины. К счастью наш герой не пострадал! А теперь этот прославленный чемпион будет показывать своё искусство своим землякам! Прошу любить и жаловать!

Под гром оваций и свисты на сцену вышел чернявый человек богатырского телосложения с закрученными усами и мохнатыми бровями. Бугристые мышцы рельефно проступали сквозь полосатое трико. Большой вырез на груди открывал взору бурную растительность. Из-за огромного размера его туловища его голова с оттопыренными ушами казалась непропорционально малой. Глубоко посаженные глаза привыкли всегда напряжённо глядеть на объекты его гимнастического искусства, будто бы он доискивался их сущности, чтобы точнее оценить меру их сопротивляемости. Поэтому, пока не находя никаких железяк, его глаза глупо хлопали.

Но вскоре всё уладилось. Ему подвезли древнее легковой автомобиль, что-то вроде какого-то Мерседеса, который специально ради этого номера подарил один бизнесмен. Подойдя к нему неспешной походкой, почти на не сгибающихся ногах с толстыми ляжками, Максим нежно, как бедро любимой женщины, погладил его капот. Потом, постепенно будя в себе зверя, начал раскачивать машину из стороны в сторону. Сперва вдоль, затем уже поперёк. Второе раскачивание было гораздо сложнее. Но для Чеверды никаких препятствий не существовало, хотя бессмысленность этой затеи и выдавало в нём интеллект гориллы. Но у всякого действия есть свой логический конец, потому что и у гориллы есть какое-то мышление. Наконец машина, после описанных манипуляций была перевёрнута. В зале раздался крик восторга. Но номер ещё не кончился. А тут как раз на нашего атлета нашла какая-то варварская страсть к разрушению, и он, яростно рыча, начал крушить автомобиль. Первыми жертвами этой ярости были вывороченные двери, потом – правда, тут Максим немного замешкался –в ход пошли передний и задний мосты, дальше – их колёса. Одним за другим на сцену с грохотом летели оторванные части машины. Залу тоже передалась эта варварская страсть, и он дико орал, подзадоривая тяжеловеса. Чувствуя восторг публики каждой фиброй, он тяжело вздохнул, провёл ладонью по мокрому лбу и приступил к заключительной части номера. То, что он собирался сделать, казалось невозможным… Он собирался отодрать дно от машины. Густо намазав руки тальком, Чеверда подошёл к растерзанной машине и начал пальцами искать зазоры, за которые можно б было зацепиться. Согнутый, чего-то шарящий руками, он напоминал борца, который сидит на спине соперника и пытается его перевернуть на лопатки или сделать ему болевой приём. Наконец атлет основательно зацепился за дно и начал его отрывать. Но машина не поддавалась. Максим не ожидал такого упорства. Неужели он не осуществит задуманного? Но он сказал себе заветное слово «Врёшь, не уйдёшь!». Одновременно с этим раздался неприличный звук, смутивший женщин и развеселивших мужчин и скрежет крепких зубов. Шея надулась, как у быка, а глаза его сделались больше в два раза и свелись зрачками к носу. Это Чеверда, сжигая мосты, пошёл на пролом. Противостояние человека и машины длилось, может, три, может, пять минут, а может и полчаса; все были так поглощены вниманием, что позабыли о времени. И вот когда уже силы человека были на исходе, машина сдалась. Чеверда закричав нечеловеческим голосом, потянул на себя руками. И тут раздался металлический скрежет. Всё. Кончено! Чеверда, держа в руках дно и хрипло отдуваясь, прошёлся с ним по сцене. Оркестр – фисгармония, мандолина и скрипка – заиграли туш. Публика неистовствовала.

Когда рабочие очистили сцену от обломков машины, следующим номером Иегуда объявил чечёточника Витю Хомута. Конферансье ещё не успел во всей красе расписать искусство чечёточника, как Витя уже вышел на сцену, отстукивая свой фирменный степ, из-за чего его движения напоминали движения марионетки. Но не успел Витя доковылять до рампы. Как на сцену ворвалась худенькая, со впалыми щеками девушка. Несмотря на свою слабость, она из всех сил толкнула Витю в сторону. Как ни странно, чечёточник не удержался и, под общий смех зала рухнул на пол. Публика подумала, что так задумано, и от души захлопала. Витя, ничего не понимая, растерянно поднялся, отряхивая свой ядовито-зелёный комбинезон. Обида брала своё. И он чуть ли не с кулаками и с бранью, налетел на девушку. Но тут же отступил, будто наткнулся на стальную стену, ибо в глазах этой, на вид восемнадцатилетней, девушки была какая-то сила – не грубая сила атлета-крушителя, а сила, убеждённого в своей правоте человека, который ради своих идей готов сесть в тюрьму, пойти на каторгу, да что там! взойти на костёр. Вите ничего не оставалось, как, не исполнив свой номер, позорно ретироваться за занавес. Теперь и зал стал догадываться, эта девушка появилась здесь не для того, чтобы его развлекать. А для чего же? Вроде бы самая обычная девчушка, но чем-то она отличалась от всех. Только после внимательного вглядывания в её облик, в ней угадывалась какая-то особость, странность, избранность. Прикрытая в плечах шерстяным платком, она была в полурасстёганной голубой кофте, открывающей на груди ткань белой рубахи без воротника, которая была пущена поверх серой длинной юбки из толстого сукна. На ногах короткие белые валеные опорки. Сейчас мало кто так одевался. Может, лишь где-нибудь в глуши. Да и лицо её было каким-то особенным. Может, она была слишком красива? Навряд ли. Уложенные в небольшую косу жидкие пепельные волосы, поперёк лба глубокая морщина, прямой нос с крупными воскрылиями, широко расставленные бледно-голубые глаза с рыжеватыми ресницами, и несколько большой для узкого подбородка рот, на правом краю которого находилась мелкая родинка, – не создавали впечатления, которое создают истинные львицы. И всё же чем-то это лицо притягивало – какою-то иною красотой. Наивность, вера, страстность и жалость к миру – всё это гармонично уживалось в её юном облике.