Емельян Аввакумов - Завещание вурдалака

Минут через двадцать Николай вместе с Павлом сидели возле закрытого (и, по всей видимости, заброшенного) летнего кафе. Здесь с прежних времен сохранилось несколько столов и стульев, представлявших собой изрядно подгнившие и потрескавшиеся пеньки разного диаметра и высоты.

– Вот скажи мне, – ударяя Павла по плечу пятерней, спрашивал Николай, неожиданно для себя найдя в случайном знакомом заинтересованного слушателя, – как жить, когда такое творится? Когда нет места на земле порядочному человеку? Когда черти, черти – везде? И на работе – черти! И дома – черти! Куда податься, вот скажи ты мне?

Павел понимающе кивал, подливая коньяк в раздобытые Катей в киоске пластиковые стаканы. В основном он молчал, не пил, только делал вид, и лишь изредка задавал наводящие вопросы – чтобы нетрезвый собеседник не слишком отклонялся от заданной темы. Вспомнив преподанные ему еще в Москве Женей уроки, он придвинулся к Кирьяшу и, встряхивая головой, будто молодой барашек, произнес:

– Коля, я тебя уважаю. За нас.

Николай солидно кивнул, одним глотком, по-мужски, осушил стакан и привалился головой к плечу Павла. Ткачев предупредительно поднес ему пакет с чипсами. Николай зачерпнул оттуда горсть и задумчиво захрустел.

– Везде черти, – повторил он, – куда ни плюнь – везде…

– Да где они, Коля? – радостно воскликнул Павел, встряхивая Николая. – Оглянись? Вокруг – никого! Вечер, сумерки, вон луна на небо лезет… Благодать-то какая!

– Там они, – махнул Николай рукой куда-то в сторону. – На фабрике. Там у них шабаши.

– Да какие шабаши, Коля? Нет никаких чертей. А на фабрике женщины работают. Нитки прядут.

– Это сейчас. А бывает, что там черти, – упрямо повторил Николаи. – Уж я-то знаю, сам видел.

Он снова грузно навалился на Павла и смачно рыгнул.

– Пардон, – извинился он заплетающимся языком. – Директором я там был, вот так-то. Не хрен собачий!

– Не свисти.

– Что?! Во, зуб даю. Точно – директорствовал.

– Как же тебя туда занесло, Коля? – направлял собеседника Павел.

– Ты знаешь, чья эта шарашка? – поднял на него мутные глаза Николай. – Не знаешь. Сразу видно – приезжий. И какого хрена тебя сюда занесло… Хотя нет, все правильно. Хороший человек везде нужен… А контора эта жены моей. Лариски. Она меня туда поставила. Она, зараза. Все она… Пять лет был директором, потом не смог, ушел.

– Что ж тебя заставило с такого места уйти? Я бы за эту должность руками и ногами держался…

– А черти? Черти же, говорю тебе!!! – рассердился на недогадливого собутыльника Николай. – Она их сгоняла раз в год в цеху. И резала.

– Кого? Чертей?

– Каких чертей, дурья твоя башка… Баб, работниц.

– Кто резал?

– Хрен в пальто! – разозлился Николай. – Сказано, жена моя, Лариска.

– Зачем же она их резала? И как? Кухонным ножом, что ли?

Николай помолчал, словно собираясь с мыслями.

– Стены черной тканью завесят, – вдруг заговорил он, скривившись то ли от отвращения, то ли от страха, то ли от того и другого сразу. – Посреди цеха черный котел поставят. Потом Лариска появится вместе с этими своими… с охраной, значит. Выберут женщин – две-три, не больше, чтобы слухи по городу ненужные не ползли. Лариска их лично варевом своим обнесет, а потом и остальным даст. А зелье это ее… выпьешь – и по всему телу сначала словно иголками тебя колют, а потом летать начинаешь.

– Прямо летать?

– Прямо летать, не по земле ходить. А когда у всех крышу-то снесет, Ларискины черти свои заклинания или мантры – не знаю, как уж у них это называется – заводят. И вот кто ногами кренделя выписывает, кто по воздуху парит, а эти хором повторяют одно и то же, все громче и громче, так что под конец стены трясутся, а потом давай в такт топать по полу, бешено так, яростно. В конце концов на женщин этих бросаются и насилуют скопом. А когда все угомонятся, Лариска появляется, голая вся… Вот тут она кровь бабам и пускает. Сама пьет и своим дает, перемажется вся с головы до ног… А тем, что останется, цеха кропит, на станки брызгает…

– Это еще зачем?

– Чтоб прибыли больше приносило. Лариска, она до денег жадная, хотя уж вроде куда ей больше… Меня, как от этого всего пить начал, уволила. Хорошо, хоть самого не зарезала, жить позволяет…

– Что же ты, Коля, не сбежишь от нее подальше?

– Черт его знает. Привык. Да и деньгами она ссужает прилично… Эх, ты бы ее видел, какая она… Ей же сорок пять будет, а на вид – не старше двадцати трех… Люблю я ее, стерву, наверное. За нее и сдохну. Думаешь, не вижу шашней ее? Она ж вместо меня себе этого Аркашку взяла. Сволочь вертлявую. Он всем заправляет. Лариска ему доверяет. Вместе кровь пьют…

С этими словами Николай отобрал у Павла бутылку и выплеснул остатки коньяка себе в рот. Мутным взглядом обвел окружающий ландшафт и остолбенело уставился на Павла. После чего, будто на плаху, положил голову на пенек, служивший столом. Через минуту раздался его оглушительный храп.

– Ну, и куда теперь этого принца-консорта? – озадаченно размышлял Ткачев.

– Может, с девицей в киоске переговорить? – вздохнула Катя. – Судя по всему, она знает, кто его может транспортировать.

Пока девушка выясняла диспозицию, Павел обдумывал то, что услышал от Николая. Правда все это или нет? А если правда, то насколько? Верить любому пьяному бреду было бы верхом легкомыслия. Как на протяжении стольких лет в Глинске могли твориться подобные вещи, безнаказанно пропадать люди, наконец? Полная ерунда. Но доля правды, похоже, в рассказе Кирьяша есть.

Вскоре вернулась Катя, и они вдвоем погрузили бесчувственного экс-директора на заднее сиденье роскошного «лексуса», элегантно подкатившего по пустынной улице к скверу. Водитель сдержанно кивнул Павлу, сунул смятую купюру девице в киоске, все так же молча захлопнул дверцу и благополучно укатил.

– Зря мы его отпустили, – посетовала минутой позже Катя. – После двенадцати у нас никакой транспорт в городе не ходит. Как до дома добираться будем? Не ночевать же тут на травке.

– Слушай, сколько примерно отсюда до фабрики?

– Минут двадцать ходьбы…

– Нет, я о расстоянии. Километра полтора?

– Наверное.

– Ну что, может, послушаем, чем занимается тамошнее руководство? Вот только надо бы антенну побольше. Там двери железные, цеха, экранировать могут…

Увидев на газоне рядом со сквером обрезок провода (видимо, не так давно здесь рыли траншею, прокладывая какие-то коммуникации), Павел вынул из кармана нож, деловито вспорол изоляцию, после чего скрутил оголенный провод какими-то кольцами и подвесил на куст. Встал рядом, включил приемник. В наушнике тут же раздались голоса. Значит, в кабинете Аркадия Львовича в этот глухой час кипит жизнь. Павел поспешно закрепил наушник и весь обратился в слух.