Джен - Монастырь потерянных душ

— Не знаю, — он произнес это так, что я поверила. И добавил уныло: — Я думал, ты поможешь мне вспомнить.

— Разве это важное воспоминание?

— У меня вообще нет отчетливых воспоминаний. Это так трудно… Только отдельные образы. Какая-то серость… дождь.

Я всмотрелась в него. Серый каменный город, сумерки, ливень. Из-за того, что деревьев нет, невозможно понять, какое здесь время года. И я б не сказала, что этот пейзаж был мне чужим.

— Может мы вместе куда-нибудь шли? — с надеждой спросил он.

— Может быть.

— В гости?

— Вряд ли. Прости, но ты у меня вызываешь тоскливое ощущение.

— Сейчас или как воспоминание?

— Скорее, воспоминание. Хотя я не гарантирую, что просто не сочиняю.

— А где граница между сочинением и правдой?

Я не ответила. В этот момент меня как ударило. Совершенно безумная мысль вспыхнула в голове, — мысль, о которой я не решилась ему сейчас рассказать.

Наверное, я не сразу поверила в настоящесть произошедшего, но идея меня пробила.

Мы действительно шли под дождем через город, вечером, далеко. Мы шли к человеку, которого раньше не видели. Мы шли к умирающему. Нас ничто с ним не связывало, мы просто хотели посмотреть на него. В таком состоянии он, одинокий, вряд ли бы понял, что к нему пришли живые и незнакомые люди, — скорее, принял бы нас за посланцев смерти. А мы этим пользовались. Не знаю уж, как мы отперли дверь. И стояли потом с четверть часа возле постели, хозяин которой не мог нам ничего внятно сказать. Тускло светила старомодная лампа, дождь хлестал в окна.

Безумность моей мысли заключалось в том, что мы так поступали не раз. Выискивали информацию об одиноких умирающих, и наносили им визит.

Сложно сказать, зачем мы это делали, — да и делали ли. Просто — поняла я сейчас — это единственное, что могло нас с Костей связывать. Я так чувствовала.

В молчании я доела кашу и сыр. Допила чай. На тарелке остался огрызок хлеба.

Костя тоже молчаливо посидел над пустой тарелкой, но, так и не дождавшись моих слов, сгреб свою посуду, поднялся и ушел.

— С тобой все в порядке? — осторожно тронул меня за плечо Денис.

— Надо подумать, — ответила я.

Было солнечно. Во дворе нам снова раздали маски, но не закрывающие лицо, как в тот раз, а в поллица, черные, плотно прилегающие к верху щек и с выемкой для носа.

— Ваша задача — кружиться на месте. Вы должны это делать так, чтобы двигаться достаточно долго, не терять равновесия и при этом чувствовать себя хорошо.

Правильное движение всегда дает приятные ощущения. Вы можете менять скорость, но останавливаться нельзя.

И через паузу старший Монах добавил:

— Кто остановится без команды, получит удар палкой.

Раздалось чье-то хихиканье.

— Под ударом палкой, — строго сказал Монах, — может подразумеваться не физический удар, а что-то ему равносильное по воздействию в психологическом смысле. Между прочим, палкой можно поломать ребра, а то и убить.

Все притихли.

— Впомните, как вас учили двигаться раньше. И начинайте.

Первым делом я обнаружила, что изученная «основа движения» предполагала довольно длинные шаги с переносом центра тяжести, а если кружиться на месте — естественно, маленькими шажками — со сгибанием коленей, то это ощущается так, будто хромаешь.

Довольно быстро я поняла, что проще крутиться, если одну ногу от земли не отрывать, и просто мягко поворачивать, ритмично поднимая и опуская пятку. Это была левая нога. Голова закружилась быстро. Я стала думать, что бы сделать ради улучшения ощущений. Проще всего оказалось не думать о головокружении, решить, будто это естественное состояние, будто я так живу всегда. Левая нога сама собой все-таки стала переступать, и меня понесло.

Сначала я боялась наткнуться на кого-нибудь, и пожалела, что сразу не встала с краю — все же напороться на стену было менее неприятно, чем на человека. О соприкосновении с некоторыми людьми я вообще думала с отвращением — например, с ярконакрашенной девушкой. Потом, захваченной движением мне опять — как и в прошлый раз — показалось, что я вижу перед собой, справа и слева темные кружащиеся силуэты. Избегать их было проще простого, и в конце концов я поверила, что они совпадают с реальными фигурами. Так случалось, когда я, медленно погружаясь в сон, вдруг начинала — с закрытыми глазами — видеть очертания мебели, а затем поднималась, отсоединяясь от тела, и могла не только ходить, но и летать.

Мое движение стало гладким, как у заведенной на бесконечное время юлы, и я была уверена в себе. Чуть не споткнулась — из-за широкой щели между камнями — но вовремя выдернула себя наверх, выровнялась и рассмеялась. Пожалуй, я сейчас могла бы кружиться по всей территории Монастыря. Включая лестницы и крыши. В таком состоянии я бы вряд ли упала.

Кружение продолжалось долго. Внезапно воздух изменился, стало тише, по другому зазвучали шаги, и я настороженно замедлила темп.

— Можешь остановиться и посмотреть, — произнес незнакомый голос.

Я послушалась. Еще до того, как снять маску, я поняла, что нахожусь в помещении.

Рядом негромко кто-то вел разговор. Тот же голос, что разрешил мне остановиться, на мгновение отвлекшись от собеседников.

— Правильное движение позволяет перемещаться в любую точку пространства, независимо от видимого направления и скорости. Сложность в том, чтобы сделать движение безупречным. Но еще большая сложность — собственно, начать двигаться, с тем учетом, что не всякое видимое движение…

Я была ошеломлена. Я стояла в узком темном коридорчике, ведущем в небольшую комнату, похожую на кабинет: стол, обтянутые кожей стулья, пара стеллажей с разнообразными и, кажется, старинными предметами, одно высокое окно. Худой старик в монастырской хламиде сидел вполоборота ко мне и что-то объяснял монахам, старшему и младшему. Мое присутствие их не слишком интересовало. Я даже подумала, что разрешение снять маску прозвучало в моей голове, поскольку эти трое выглядели так, точно меня не заметили. Но самое главное — я не понимала, как здесь очутилась!

— А как насчет перемещений во времени? — поинтересовался младший монах.

— Время — это условность, придуманная людьми для облегчения социальных контактов.

Реально, человек живет там, где сосредоточены его переживания, и это не всегда совпадает с его физическим местонахождением. При этом переживания могут вызывать сильные физиологические реакции вне непосредственного воздействия на тело, а то и вопреки такому воздействию.

Старик замолчал. Ему было, наверное, под семьдесят. Густые белые волосы наполовину закрывали уши. Возраст обострил черты, придавая правильному лицу благородное выражение с легким налетом усталости. Высокий лоб свидетельствовал об интеллекте, а чуть прищуренные светлые глаза хранили выражение иронизирующей мудрости. Ко всему, у старика были красивые руки с длинными пальцами.