Лана Синявская - Последняя ночь колдуна

Внезапно листья замерли, зависнув в воздухе, как в густом сиропе, и ссыпались на землю небольшой горкой с тихим звоном. Звон? Откуда он? Или это звенит в ушах от напряжения?

Все снова стихло. На всякий случай Глаша ворохнула кучку ногой, листья разлетелись во все стороны, как им и положено. Что за сила подняла их недавно в воздух и заставила плясать свой дьявольский танец под жуткую музыку?

Забыв про корзинку, Глаша побежала. Никогда в жизни она не бегала с такой скоростью. От шума и свиста в ушах она почти оглохла, но слышала, как за спиной вновь приближается шелест и звон. Теперь листья гнались за ней, как хищник за добычей.

«Только не оборачиваться!» – твердила она и неслась вперед. Она перепрыгивала через поваленные стволы, продиралась сквозь орешник, но никуда не сворачивала и не останавливалась ни на секунду. Ветви хлестали ее, цеплялись за растрепавшиеся волосы, которые все время падали на лицо.

Когда шелест и звон за спиной стали оглушительными, она все-таки обернулась и заорала в полный голос. Издалека вслед за ней тянулся широкий след, как будто проползла огромная змея. Эта змея теперь настигла ее. Прямо позади над девушкой нависла гигантская, туго закрученная спираль из бешено вращающихся желтых листьев. Слегка покачиваясь, она медленно, но неотвратимо приближалась.

Отчаянный вопль вырвался из ее груди. Она попыталась сдержать его, но куда там. Деревья дрогнули от ее крика. Глаша, словно со стороны, слышала свое тяжелое дыхание. Нужно бежать, спасаться, удирать, но ноги подвели ее: они вросли в землю, точно деревья корнями… Она как-то сразу поняла, что теперь все кончено.

Один лист словно вырвали из общей массы и с силой швырнули ей в лицо. Острая боль обожгла щеку. Глаша прижала к щеке руку и почувствовала, как между пальцами стало мокро и горячо. Недоумевая, она взглянула на ладонь, красную от свежей крови. Желтый лист оказался вдруг твердым и острым как бритва.

Еще несколько листьев-убийц атаковали ее с разных сторон. Тот, что чиркнул по куртке, вспорол плащовку точно скальпелем. Рукам стало больно, и она подняла их к лицу. Из правого запястья сочилась ярко-красная кровь и капала на землю. Тыльная сторона левой руки тоже была разодрана.

– О боже, нет! – закричала она, пытаясь защитить лицо окровавленными руками. Ее крик заглушил дикий звон. Точно стая разъяренных ос, листья обрушились на нее, как дождь из битого стекла, вспарывая кожу, сдирая ее заживо.

Поскуливая и рыдая, девушка попыталась натянуть на голову куртку, но это была лишь временная преграда. Ткань трещала и лопалась под напором осатаневшей листвы, в воздухе летали клочья синтепона.

Глаша поняла, что не выберется отсюда живой. Сквозь превратившиеся в лохмотья куртку и водолазку острые лезвия царапали плечи, спину, шею. Водолазка пропиталась кровью и липла к телу, кровь струилась по рукам, текла за шиворот.

Глаша уже не кричала. Она свалилась на землю, в центре крутящегося злобного торнадо и лишь вздрагивала всем телом, уткнувшись лицом в мох.

Она была без сознания, когда все внезапно прекратилось.

Павел вбежал на залитую солнцем поляну и увидел скрюченное тело в ворохе опавшей листвы, густо забрызганной кровью. Кровь была повсюду, и Павел понял, что самое страшное свершилось.

Он боялся прикасаться к ней, не зная – жива она или нет. Только огромным усилием воли он заставил себя нагнуться над Глашей и осторожно перевернуть ее на спину. Сквозь корку запекшейся крови проглядывала бледная до синевы кожа, глаза были плотно зажмурены, но она дышала. Дыхание было слабым и прерывистым, но означало, что в теле девушки еще теплится жизнь. Он осторожно убрал с ее щеки слипшиеся от крови волосы и с облегчением вздохнул. Раны оказались не глубокими, однако их было много. Чертовски много для такого маленького слабого тела.

Бережно подняв девушку с земли, он прижал ее к себе, кое-как пристроив на плечо ее безвольно болтающуюся голову. Она пошевелилась и пробормотала что-то неразборчивое.

– Все хорошо, девочка, все хорошо, – торопливо прошептал он ей на ухо. – О боже, это моя вина.

Ее тело дрожало, сердце сильно, неровно колотилось.

Крепко держа ее, он быстро шел вперед, приговаривая:

– Все кончилось… потерпи… уже все в порядке… все кончилось.

Она неожиданно распахнула глаза, в которых отразился животный ужас.

– Павел?

Ее голос дрожал и прерывался, как у человека, пережившего сильный шок. Она силилась что-то сказать, беззвучно шевеля запекшимися губами. Что-то очень важное, как ей казалось. Ему пришлось прижаться щекой к ее губам, чтобы расслышать:

– Они были как из стали… Острые… очень острые…

Он кивал, чтобы успокоить ее, но ни на секунду не убавлял шаг. Он потом во всем разберется. После. Сейчас дорога каждая минута. С каждой минутой, с каждой каплей крови из нее вытекала жизнь, и он должен был торопиться.

Осторожно придерживая голову, он уложил ее на заднее сиденье своего джипа, быстро стянул со своих плеч куртку, свернул и подсунул ей под голову. По ее окровавленной щеке стекла слеза, оставив кривую дорожку.

– Мне больно, – пожаловалась она.

– Я знаю.

– Что это со мной?

– Тише, тише… Все закончилось. Потерпи еще немного, я отвезу тебя домой.

Она старательно кивнула, как маленькая девочка, которая хочет вести себя хорошо, в надежде, что ее не станут наказывать.

Она снова потеряла сознание, не справившись с болью. Чертыхнувшись, Павел торопливо нашарил в кармане мобильник, нажал кнопку автоматического набора и, едва услышав «алло», отрывисто отдал распоряжение. На том конце хорошо знали свою работу, и повторять ему не пришлось. Захлопнув заднюю дверцу, он обошел машину и сел за руль. Джип сорвался с места и понесся напрямик, подпрыгивая на ухабах.

Павел Райский, преуспевающий бизнесмен, глава концерна, стоял на коленях перед софой, на которой без сознания лежала Глафира, и нежно и тщательно промывал ей порезы. На низком столике рядом с ним стоял тазик с теплой водой и лежал огромный клок ваты. Лицо девушки было измученным.

– Ей повезло, что не задеты глаза, – сообщил стоящий за спиной Райского Альберт Натанович.

Павел кивнул, соглашаясь. Он сказал врачу, что на девушку обрушилось стекло. Тот сделал вид, что поверил. По большому счету, он давно привык не задавать лишних вопросов. Сейчас перед ним была очередная пациентка, и ее состояние внушало ему опасения. Чувство долга перед этой несчастной боролось во враче со страхом перед мрачным озабоченным человеком, который добровольно выступал в роли сиделки. Такое самоотречение в его случае говорило о многом. Если доктор не справится, спросится с него по всей строгости.