Энн Райс - Мумия, или Рамзес Проклятый

– Нет! – крикнул Эллиот.

Он попытался подняться, но не смог. С тем же оглушительным грохотом, что и в музее, пистолет выстрелил. В клетке заверещал попугай.

Пуля попала женщине в грудь, и она завизжала, покачнулась, а потом со злобным воплем кинулась на Генри.

Звуки, издаваемые Генри, не были похожи на человеческие. Разум покинул его. Беспорядочно, наугад стреляя, он помчался во двор. С пронзительным визгом женщина догнала его, выбила из руки пистолет и вцепилась Генри в горло. Они начали бороться, словно исполняя какой-то отвратительный танец. Генри отчаянно царапался, но костлявые пальцы все крепче сжимали его шею. Плетеный столик опрокинулся, чай пролился на пол. Они врезались в апельсиновые деревья, и листья, будто вода из душа, хлынули вниз.

Маленка в ужасе прижалась к стене.

– Эллиот, помоги! – крикнул Генри.

Он откинулся назад, дрожащие колени его подломились, он судорожно вцепился женщине в волосы.

Эллиот ухитрился доковылять до арки. И как раз в это время хрустнули кости. Он моргнул и увидел, как тело Генри обвисло и упало на землю, превратившись в бесформенную кучу зеленого шелка.

Женщина отступила назад, постанывая, заливаясь плачем, ее рот снова исказила гримаса, обнажившая белые зубы, – как тогда, в музее. Гнилое тряпье разорвалось на плече и обвисло; сквозь ветхую ткань стали видны темно-розовые соски. Большие капли крови капали с пелен, все еще обмотанных вокруг талии, полоски ткани одна за другой разматывались и при каждом шаге спадали вниз.

Ее глаза, испуганные, залитые слезами, посмотрели на мертвое тело, а потом на еду и лужицу чая, которая испарялась на солнце.

Женщина медленно опустилась на колени, схватила булочку и поспешно сунула в рот. Потом встала на четвереньки и начала слизывать с пола чай. Погрузила пальцы в баночку с джемом и за считанные секунды расправилась с ним. Потом заметила бекон и разом проглотила целый ломоть.

Эллиот молча наблюдал за ней. Маленка неслышно подбежала к нему и спряталась у него за спиной. Эллиот делал маленькие короткие вдохи и выдохи, прислушиваясь к ритму своего сердца.

Женщина уничтожила сливочное масло, потом принялась за яйца, зубами проворно очищая их от скорлупы.

Наконец с едой было покончено. Но женщина продолжала стоять на коленях, глядя на свои вытянутые руки. Солнечный свет, заливающий маленький дворик, блестел на ее черных волосах.

Эллиот продолжал наблюдать. Он не мог осознать то, что видел, не мог даже осуждать эту женщину. Он был слишком потрясен.

Внезапно женщина развернулась, упала ничком на пол, вытянулась во весь рост и горько разрыдалась, беспомощно царапая пальцами плитку. Потом женщина перевернулась на спину и легла так, чтобы на нее не падала зеленая тень апельсиновых деревьев. Тело ее оказалось целиком залитым солнечным светом.

С минуту она смотрела в небо, потом глаза ее закатились и стали видны только бледные полумесяцы белков.

– Рамзес, – прошептала она. Ее грудь слабо колыхалась при дыхании.

Граф обернулся к Маленке. Тяжело опираясь на ее руку, он встал со стула и почувствовал, что темнокожую танцовщицу все еще трясет от страха. Он молча опустился на расшитые подушки и прислонил голову к круглой мягкой спинке плетеного кресла. Все это просто дурной сон, думал он. Но это был не сон. Он своими глазами видел, как это существо восстало из мертвых. Он видел, как оно убило Генри. Что же ему делать, господи?

Маленка придерживала его за локоть, потом опустилась рядом на колени. Разинув рот, она смотрела в сад широко распахнутыми пустыми глазами.

Над лицом Генри кружили мухи. Они с жужжанием садились на остатки еды.

– Никто не причинит тебе зла, – прошептал Эллиот, повернувшись к Маленке. Жжение в груди понемногу стихало. В левой руке разливалось тепло. – Она не обидит тебя, обещаю. – Он провел языком по сухим губам, потом снова с трудом заговорил: – Она больна. Я должен позаботиться о ней. Она не причинит тебе зла, поверь.

Египтянка вцепилась в его запястье, прижавшись лбом к спинке кресла.

– Не надо полиции, – тихо произнесла она наконец после долгой паузы. – Я не хочу, чтобы англичане отобрали у меня дом.

– Да, – пробормотал Эллиот. – Не надо полиции. Мы не будем вызывать полицию.

Он хотел погладить ее по голове, но не смог пошевелиться. Он мрачно смотрел на солнечный свет, на лежащую женщину, на ее блестящие черные волосы, разметавшиеся по выложенному плиткой полу, на мертвого Генри.

– Я сама все сделаю, – прошептала Маленка. – Я сама унесу отсюда англичанина. Пусть полиция не приходит.

Эллиот не понимал ее. Что она говорит? Потом до него дошло.

– Ты можешь это сделать? – тяжело дыша, спросил он.

– Да, могу. Придут друзья. Заберут англичанина.

– Тогда все нормально. – Эллиот вздохнул, и боль в груди стала еще сильнее. Он осторожно дотянулся правой рукой до кармана, вытащил бумажник и, едва шевеля пальцами, вынул два десятифунтовых банкнота.

– Это тебе, – сказал он. Снова закрыл глаза, изнемогая от предпринятых усилий. Маленка взяла деньги. – Но будь осторожна. Никому не рассказывай о том, что видела.

– Никому не скажу. Я позабочусь о… Это мой дом. Его подарил мне брат.

– Да, понимаю. Я пробуду здесь недолго, обещаю тебе. И заберу эту женщину с собой. Но пока потерпи, и я дам тебе еще денег, много денег.

Эллиот снова раскрыл бумажник. Вытащил все деньги и, не считая, протянул их египтянке.

Он опять лег и закрыл глаза. Он слышал, как Маленка легко прошлась по ковру, а потом снова почувствовал ее прикосновение. Он посмотрел на египтянку: на ней была черная роба, еще один черный балахон свисал с ее руки.

– Спрячь ее, – прошептала она и глазами показала на сад.

– Спрячу, – шепотом ответил Эллиот и снова закрыл глаза.

– Спрячь, прошу тебя! – В голосе Маленки была отчаянная мольба.

Эллиот дал ей слово.

С огромным облегчением он услышал, как она захлопнула за собой дверь, выходящую на улицу.

В длинном развевающемся одеянии бедуина Рамзес шел по музею среди толпы туристов, глядя сквозь темные очки прямо перед собой, на пустое место в дальнем конце коридора, туда, где раньше стояла витрина. Никаких следов, никаких признаков того, что здесь что-то стояло! Нет битого стекла, нет щепок. Нет пузырька, который он уронил. Все исчезло.

Но где же она? Что с ней случилось? Рамзес с ужасом вспоминал окруживших его солдат. Неужели она тоже попала в их руки?

Царь пошел дальше, завернул за угол и оглядел статуи и саркофаги. Никогда еще за всю свою долгую жизнь он так не страдал. Он не имел права ходить здесь с этими мужчинами и женщинами, не имел права дышать с ними одним воздухом.

Он не мог думать о том, что делать дальше, куда идти. Если в ближайшее время он ничего не узнает, то окончательно свихнется.