Анри Труайя - Жест Евы (сборник)

– Мне здесь выходить, – и беззвучный хохот вырвался из его пасти. Голова мадам де Монкайю затрещала от ужаса, перед глазами у нее все поплыло. Она крутанула руль направо, затем налево. Деревья запрыгали прочь по сторонам, чтобы пропустить ее, но одно, не столь проворное, осталось на месте. К его стволу было прибито обращение: «Голосуйте за…»

Мадам де Монкайю так никогда и не поняла, за кого ей следовало голосовать. Перед тем как нырнуть в пустоту, она увидела только одно: как вылетает из машины и уносится на небо в лапах огромного черного пса.

Эрнест Лебожю не любил себе подобных, но – должно быть, по иронии судьбы – руководил департаментом в министерстве народонаселения. Вышестоящее руководство ценило его за усердие и не сомневалось в том, что свой пост он занимает по праву.

Человеконенавистничество, подобно вирусу, сидело у него в крови. Он не выносил детей, потому что они должны были стать взрослыми, а взрослых – потому что они штамповали детей. Конечно же, сам он был одинок как перст. Единственный ребенок, без отца и без матери, не имевший ни близких родственников, ни жены, ни друзей, ни любовниц, он никогда не испытывал нужды в любви и привязанности. В сорок лет все еще целомудренный, он по этой причине, как, впрочем, и по другим тоже, обладал железным здоровьем. Невысокий, сухощавый, мускулистый, с живыми глазами, губами-ниточками, он оставался в полном неведении, с которого боку у него печень и есть ли в его груди сердце.

Однако, если собственное тело было с ним в полном согласии, то разум изводил его за двоих. Спокоен Эрнест Лебожю бывал лишь в полном одиночестве – состоянии при статусе служащего труднодостижимом. В министерстве у него был отдельный кабинет, но всякий сослуживец норовил его побеспокоить. Однако стоило ему лишь увидеть чье-нибудь лицо, как нервы его тут же лопались, и он начинал страдать; едва долетавший шум из соседнего кабинета казался ему утомительным. Поскольку по природе своей был он натурой весьма впечатлительной, ему достаточно бывало бросить взгляд на какую-нибудь таблицу со статистическими данными, и все цифры тут же в ней оживали. Колонки с уровнем рождаемости извергали мешанину орущих младенцев, в рубрике учета молодых мамаш топтались полчища женщин с пухлыми животами, сложные кривые распределения полов в молодежных семьях складывались в дома плодовитых семейств, с вывешенными на всеобщее обозрение результатами недавних стирок, с бесчисленными столами, за которыми мальчишки и девчонки разного возраста лакали суп под уставшими взорами предков. Сидя среди всей этой писанины, Эрнест Лебожю физически ощущал, как вся эта человеческая масса загустевает вокруг него. Он вдыхал вонь их низменной жизни, нечистоплотной и медлительной. Едва сдерживая гадливость, он с силой закрывал отчет, словно хотел придавить копошащийся муравейник тяжелой плитой.

Но мерзкая толпа, устраненная с бумаги, вновь оживала вокруг него в метро. Плотно стиснутый в вагоне себе подобными, он воспринимал их как флаконы отвратительных запахов с плохо завинченными колпачками голов. В конце дня он спешил поскорее добраться до своей двухкомнатной квартирки, чтобы закрыть ставни, опустить жалюзи и закрыть на ключ дверь из массивного дерева. Она отделяла его от лестницы, по которой сновала вверх и вниз никудышная раса квартирантов. Дабы получше защитить свой покой, он изолировал комнату и спальню новым материалом, изготовленным из пробковой коры, нейлоновых нитей и яичной скорлупы. Ему было обещано снижение постороннего шума как минимум на 77 %. Но в расчеты закралась явная ошибка – несмотря на двойные перегородки на стенах и восковые пробки в ушах, Эрнесту Лебожю казалось, что он живет не один. Детишки сверху носились галопом прямо по его голове, радио с нижнего этажа доносило до самых его ног дыхание оперы, престарелый сосед слева хлестал его по щекам, а молодой сосед справа заигрывал с ним в постели. Перенаселенным, переполненным и одновременно раздробленным на части мозгом он мечтал о пустынном острове. Стать бы Робинзоном Крузо – только без Пятницы…

Он решил подыскать уединенный уголок, куда мог бы уползать по выходным дням, стряхивая с себя повседневную скученность. Поскольку у него не было ни любовницы, ни иного подобного изъяна, он смог сэкономить на подержанный автомобиль. Выезжал на нем он крайне редко, поскольку как раз на дорогах-то и наблюдалось величайшее скопление народа. Впрочем, только здесь он и управлял чем-то по-настоящему.

Всякий раз он отъезжал в поисках безлюдности все дальше и дальше, и фортуна была к нему благосклонна. Избороздив все окрестности Парижа, он отыскал возле Фонтенбло выставленный на продажу маленький участок, затерянный среди деревьев и скал на окраине леса, – этакое логово, убежище, гнездо орла, никому не нужное. И он приобрел его за бесценок.

Жизнь его преобразилась. Из молчуна и неряхи он превратился в живчика и оптимиста. Поставленная цель помогала ему с улыбкой преодолевать бесконечные часы сидения в кабинете, давку в метро и перенаселенность дома. Он решил построить собственный домик, на собственном участке, собственными руками. Не имея иных возможностей, кроме выходных и отпускных дней, он понимал, что затея растянется на долгие годы. Но перспектива долгой трудовой повинности его нисколько не обескураживала, напротив – придавала упругости мысли и мышцам.

Навыки каменщика он почерпнул, читая специальные книги и, поскольку от природы слыл мастером на все руки, переход от теории к практике казался ему совсем простым. Практиковавшиеся ранее досуг и покупки впрок уступили место обустройству Пинеле – так обзывалось местечко: рытью траншеи и заливке фундамента, приготовлению раствора из гашеной извести, переноске камней. Пришлось расширить дорожку, чтобы можно было подъезжать к строительной площадке на машине. Неухоженная колымага стонала под тяжестью перевозимых строительных материалов; он вырвал из нее заднее сиденье и эксплуатировал нещадно. На автомагистралях другие машины опасливо сторонились и охотно уступали ей дорогу. В бюро он приходил измотанный, слегка припудренный гипсовой пылью, с исцарапанными руками. Коллеги находили его немного странным, но вдохновленным. Перешептывались, будто он завел-таки интрижку, но никак не могли взять в толк, с кем.

При всем том его озарял свет прожекторов его идеи-фикс. Из земли понемногу вырастал дом его мечты. Приземистый куб с мощными стенами, с дырами амбразур, казалось, предназначался не для мирной жизни, а скорее – для длительной обороны. Входная дверь была столь узка, что попасть внутрь можно было лишь протиснувшись боком. Единственная комната служила одновременно и кухней, и столовой, и спальней. Светлая мебель из некрашеного дерева, кровать с ременным ложем и ни одного зеркала – Эрнест Лебожю не выносил встреч с собственным отражением и часто приходил в негодование, приняв его за кого-то другого.