Стивен Кинг - Кошачье кладбище

Значит, приснилось! Пусть страшное и правдоподобное — но приснилось. И теперь захоронено далеко в подсознании.

Опять что-то лязгнуло. Так это же наверху дети катают машинки Гейджа.

— Лови, Гейдж!

— Лови! — выкрикнул малыш легкое слово. — Лови, лови, лови!

Вот затопали маленькие босые ножки. Послышался смех.

Луис повернул голову — неубранная кровать Рейчел пустовала. Солнце уже высоко. Взглянул на часы — почти восемь! Рейчел не разбудила его вовремя. Может, нарочно?

Раньше он бы рассердился, но сегодня… Глубоко с наслаждением вздохнул. До чего ж хорошо лежать дома в постели, глядеть на солнечный квадрат на полу, каждой клеточкой своего существа смакуя явь. В лучах солнца кружились пылинки.

Рейчел крикнула снизу:

— Элли, бегом завтракать, сейчас автобус придет!

— Иду! — И быстро-быстро затопали ножонки по полу. — Держи машинку, Гейдж! Мне в школу пора!

Гейдж возмущенно заорал. Всех слов не разобрать (да Гейджу их и не выговорить), очевидно одно: Элли должна остаться и поиграть с ним еще. А ее образование отложится на денек.

Снова заговорила Рейчел:

— Эл, будешь спускаться, загляни к папе, растолкай соню.

Элли вбежала в спальню. Красное платьице, волосы собраны в хвостик.

— А я и не сплю, доченька. Беги-ка скорее вниз, а то опоздаешь.

— Хорошо, папа. — Чмокнула в щетинистую щеку и унеслась.

Сон отпустил, уходил из памяти. И слава Богу!

— Гейдж! — позвал Луис. — Поди-ка, поцелуй папу!

Но Гейдж и ухом не повел. Он нетвердо шагал следом за сестрой и кричал что было мочи:

— Лови! Лови! Лови!

Вот он промелькнул мимо двери в спальню, маленький крепыш в одних лишь ползунках.

Зато внизу откликнулась Рейчел:

— Проснулся, Луис?

— Проснулся! — И сел в кровати.

— Я же сказала, что он уже не спит! — на ходу бросила Элли. — Я ушла! До свидания!

Хлопнула входная дверь, и Гейдж снова возмущенно завопил.

— Тебе одно яйцо или два? — крикнула Рейчел.

Луис откинул простыню с одеялом, опустил ноги на кусачий коврик, хотел было крикнуть, что яиц не надо, хватит овсянки, но слова застряли в горле.

Ноги у него были в грязи, к ступням прилипла хвоя.

Сердце заметалось в груди, точно сошедший с ума заводной чертик, вдруг забывший, как ему выскакивать из коробки. Вытаращив глаза, не чувствуя, что крепко прикусил язык, он, приподняв одеяло, взглянул на пол — там тоже полно хвои. А на простынях остались грязные пятна.

— Ну, так как, Луис? — снова крикнула снизу Рейчел.

Даже к коленям прилипли редкие еловые иголки. Резко повернувшись, он взглянул на правое плечо. Через весь бицепс тянулась свежая царапина. Точно, ведь он задел острую ветку… во сне.

НЕ УДЕРЖУСЬ — ЗАКРИЧУ!

И немудрено. В груди холодной пулей засел страх. Все поплыло перед глазами. Нет, явь — это не солнце за окном, не крики детей; явь — это хвоя, грязь, свежая царапина на плече.

ЗАКРИЧУ, СВИХНУСЬ СОВСЕМ, ТОГДА И БОЯТЬСЯ НЕЧЕГО!

— Луис! — Рейчел уже поднималась по лестнице. — Ты что, опять заснул, что ли?

В эти две или три секунды ум его заработал четко, как и в те страшные минуты, когда в лазарет принесли умирающего Паскоу. Тогда Луис сумел взять себя в руки, победил отвращение и панику. Сейчас главное — чтобы жена не застала его в таком виде: грязные ноги, налипшая хвоя, испачканная простыня.

— Да не сплю я! — бодро отозвался он. Только сейчас почувствовал он привкус крови — так сильно прикусил язык. Мысль напряженно работала, но откуда-то изнутри поднялся вдруг вопрос, совсем не связанный с сиюминутной необходимостью: а может, он всю жизнь прожил в двух шагах от мира абсурдных, безумных видений? А может, они всегда и везде рядом? И не только у него, но у всех?

— Так, два яйца или одно? — Жена остановилась на середине лестницы. Слава Богу!

— Два. Сделай мне глазунью, — проговорил он, вряд ли понимая смысл своих слов.

— Вот умница. — И, удовлетворившись ответом, она вернулась на кухню.

Он с облегчением опустил веки, но сразу же во тьме увиделись отливающие серебром глаза Паскоу. Веки тут же взлетели вверх: надо действовать, хватит думать и гадать! Он сорвал с постели простыни. Осмотрел одеяло — кажется, чистое. Скатал простыни, вынес в коридор, швырнул в бельевую корзину.

Чуть не бегом бросился в ванную, включил душ, едва не обжегся, пустив лишь горячую воду. Но боли не почувствовал. Наскоро смыл с ног грязь.

И сразу почувствовал себя лучше, увереннее. Наверное, то же испытывают убийцы, уничтожив все улики, подумал он, вытираясь, и засмеялся. Так и стоял: тер себя полотенцем и смеялся в голос. И остановиться никак не мог.

— Эй там, наверху? Над чем смеемся? — крикнула Рейчел.

— Так, вспомнилось кое-что, — смеясь, ответил Луис, хотя внутри все сжималось от страха. А смех, казалось, сам по себе исходил из живота, напрягшегося, как камень, как каменная стена. Как здорово он придумал: сунул простыни в бельевую корзину! Раз в пять дней приходила Мисси Дандридж, прибрать, почистить пылесосом пол и… постирать! Рейчел так и не увидит этих простыней, а когда увидит, они будут уже чистехоньки… на кровати. А вдруг Мисси скажет Рейчел что-нибудь? Вряд ли. Скорее, со своим мужем поделится: дескать, эти Криды устраивают странные сексуальные игры, вроде грязью себя обмазывают и на еловых иголках лежат.

И при этой мысли Луис засмеялся взахлеб.

Он перестал смеяться, когда уже оделся. На душе полегчало. От чего — он и сам не знал. В спальне прибрал, не хватает только простыней на постели. Преступник избавился от яда. Наверное, больше подошло бы слово «улика», но его прихотливое воображение подсунуло «яд».

Свой приступ смеха он объяснил так: ОЧЕВИДНО, ЛЮДИ ВСЕГДА ТАК РЕАГИРУЮТ НА НЕОБЪЯСНИМЫЕ ЯВЛЕНИЯ. НА ВСЕ ТО, ЧТО НЕ РАСКЛАДЫВАЕТСЯ ПО ПОЛОЧКАМ ПРИЧИН И СЛЕДСТВИЙ, КОТОРЫЕ ПРАВЯТ ВСЕМ ЗАПАДНЫМ МИРОМ. Наверное, так люди встречают «летающие тарелки», бесшумно зависшие над их полем одним прекрасным утром, отбрасывающие тень, хоть и небольшую, но явную; так относятся к невиданному «дождю» из лягушек; так поступают, когда ночью из-под кровати вылезает рука и гладит по ноге. Либо разражаются смехом, либо воплем, но… поскольку мы не можем допустить саморазрушения, то мы удаляем воспоминания, как удаляют камень из почек.

Гейдж сидел за столом на своем высоком стульчике и уплетал детскую овсянку — «шоколадных мишек». Крошечные коричневые медвежата украшали и стол, и подстилку под стульчиком. Наверное, он и мыться пойдет с пригоршней «мишек».

Рейчел вышла с кухни, принесла яичницу и чашку кофе.

— Так над чем ты хохотал? Как полоумный! Я уж испугалась.

Что ей рассказать? — ломал голову Луис. На память пришел анекдот, слышанный неделю назад на придорожном базарчике, что-то про еврея-портного, купившего говорящего попугая. Но оказалось, что тот говорит только одну фразу: «Ариэль Шарон — онанист».