Питер Стауб - Пропавший мальчик, пропавшая девочка

Тим без труда выбрался на Кэпитал-драйв и направился на запад по просторной Тевтония-авеню мимо торговых центров и трехэтажных офисных зданий, чередующихся с кафе и ресторанами. Все выглядело как более чистая, яркая и процветающая версия старого Миллхэйвена. Именно таким Тим и полагал увидеть город, когда собирался сюда. Указатель Берли он приметил за квартал и свернул в район, где офисов было поменьше, а жилых домов – побольше. Четырехэтажные, кирпичные, кремового цвета здания-близнецы выстроились по обеим сторонам улицы, а протянувшиеся к ним узкие асфальтовые ленты подъездных дорожек разрезали зеленые газоны и напоминали выложенные в ряд на прилавке галстуки.

Через половину мили Тим встретил указатель «Шерман-драйв» и повернул направо. Парка Шермана и бульвара Шермана он не увидел, но они располагались где-то в этом районе. Шерман-драйв заканчивалась тупиком напротив бункера без окон, из литого бетона, под вывеской «Филиал городского архива». Тим поехал обратно и вновь повернул налево по узкой, с односторонним движением, улочке Шерман-Филиал-стрит, которая выходила на юго-западную оконечность самого парка Шермана. Когда-то давным-давно папочка приводил маленьких Тима и Филипа в этот парк к потрясающему каналу для гребли, качелям и каруселям, а еще там было маленькое волшебное царство дремлющих тигров и нескладных слонов в изумительном, ныне уже несуществующем зоопарке.

Тим объехал весь парк по периметру, так и не поняв, куда дальше. На втором витке он заметил указатель к бульвару Шермана, повернул и тут же был вознагражден появлением на левой стороне улицы такого знакомого с детства силуэта здания театра Белдэйм, где теперь располагалась протестантская церковь.

Но когда Тим окунулся в старую паутину переулков и перекрестков, он дважды притормаживал у дома брата и, не будучи абсолютно уверенным, проезжал мимо. В первый раз он сказал себе: «Нет, пожалуй, это не здесь». Во второй раз: «Да нет, не может быть». Однако это был именно дом Филипа – строение из кирпича и плитняка с крутой крышей и безобразным маленьким крыльцом чуть шире самой двери. К верхней планке сеточной двери были прикручены цифры «3324». Гадая, как оправдываться за опоздание, Тим припарковал свой неуместно шикарный, но очень удобный автомобиль чуть впереди по улице и зашагал обратно по залитому солнцем тротуару. Там, где когда-то над улицей склоняли могучие ветви огромные вязы, лапчатые листья платанов никли к ветвям рядом с бледными пятнистыми стволами. Тим дошел до бегущей к дому брата пешеходной дорожки и взглянул на часы: двадцатипятиминутное путешествие растянулось на три четверти часа.

Тим нажал на кнопку звонка. Где-то в глубине дома вяло отозвался колокольчик. Послышались приближающиеся тяжелые шаги; искаженное тремя стеклянными полосами смотрового окошка, мелькнуло и тут же исчезло лицо; дверь распахнулась внутрь, и появился Филип, хмурясь через серую дымку сеточной двери.

– Явился, не запылился, – пробурчал он.

– И я рад тебя видеть, – ответил Тим. – Привет, Филип, как поживаешь?

С видом, будто подает милостыню, брат отступил назад и впустил его в дом С того момента, как они виделись в последний раз, Филип постарел лет на десять. Редеющие волосы были зачесаны назад, обнажая кожу головы такого же розовато-серого цвета, как и покрытое глубокими морщинами лицо. Очки без оправы с тонкими металлическими дужками сидели на чуть вздернутом носу. Над мягким обширным животом серебряная застежка крепила ярко-красный галстук к дешевой белой рубашке. Филип, подумал Тим, по-прежнему изо всех сил старается выглядеть таким, каков он есть, – средней руки администратором насквозь обюрокраченного заведения. Всю жизнь Филип с огромным трудом добивался своего места заместителя директора школы: неоспоримо респектабельный и приличный, до изумления скучный, невосприимчивый и глухой в вопросах ведения хозяйства, дорожащий своей маленькой, но осязаемой властью, «пушечное мясо» для бесконечных жалоб.

– Пока жив, – ответил Филип. – А чего ты, черт возьми, ждал?

Он поднялся на несколько ступенек, ведущих из маленькой прихожей в гостиную, и Тим последовал за ним. О Нэнси упоминать было нельзя до тех пор, пока Филип не удовлетворит окончательно свое «ритуальное» чувство.

– Прости. Дурацкий вопрос.

– Если честно, я рад, что ты приехал. Присядь, отдохни. После Нью-Йорка наши тишь да покой особенно полезны.

Получив от брата все возможные благодарности, Тим прошел через гостиную и устроился в обитом материей кресле, появившемся в доме вместе с Нэнси. Филип остался стоять, наблюдая за братом, как гостиничный детектив. Одетый в серый, не по сезону плотный костюм, он вытянул из кармана мятый носовой платок и промокнул лоб. Сверху неслись ритмичные пульсации бас-гитары.

– На улице у «Форцгеймера» такая суета, – сказал Тим. – Какой-то знаменитый режиссер снимает на Джефферсон-стрит фильм.

– Только Марку не говори – сорвется сразу же туда.

– Да он уже был там. Я видел его из окна номера Марк и какой-то рыжеволосый паренек появились со стороны Соборной площади и прошли по улице, чтоб посмотреть, как снимают эпизод. Прямо под моим окном.

– С ним был Джимбо Монэген, его лучший друг. Да, черт, единственный и неповторимый друг. Не разлей вода Джимбо неплохой парень, хотя и балбес. Неполную среднюю закончил с полудюжиной «неудов». Большинство вымучивают результат и похуже.

– А Марк?

– С Марком мне приходилось быть построже, чем с другими. Одноклассники устроили бы ему невыносимую жизнь, если б я делал ему поблажки. Сам-то вспомни школу, вспомни, как жестоки подростки. Только покажи слабину – налетят, как стая акул Эти маленькие подонки бесчеловечны.

Тим подумал, что строгостью к сыну Филип доказывал свою отцовскую ответственность, однако правда была и в том, что это доставляло ему удовольствие.

– Есть кола, рутбир, [7] Газированный напиток из корнеплодов с добавлением сахара, мускатного масла, аниса, экстракта американского лавра и др. Рецепт составлен в конце XIX в. филадельфийским аптекарем Ч. Хайрсом, впервые представлен публике на Филадельфийской выставке столетия США (International Centennial Exposition) в 1876 году. имбирный эль. Хочешь пива или чего покрепче – возьми сам.

– Имбирный эль, раз уж он у тебя есть.

Филип отправился на кухню, и Тим по обыкновению занялся беглым осмотром гостиной. Как и прежде, здесь была своеобразная смесь мебели, которую Филип перевозил из дома в дом, прежде чем поселился в старом районе. Почти все предметы казались постаревшими со времени прошлого визита Тима: длинный зеленый вельветовый диван, черное глубокое кресло, высокий комод и восьмиугольный стеклянный кофейный столик, принадлежавшие еще маме с папой, делили пространство комнаты с мебелью светлого дерева из какого-нибудь ныне благополучно обанкротившегося магазина «Мебель Скандинавии». Тим вспомнил, как мама сидит в кресле-качалке рядом с папиной тахтой, толстая спица мелькает – мама вяжет, сплетая узлы ковра, теперь покрывавшего три четверти пола гостиной Филипа Пятьдесят лет назад этот ковер был куда ярче: нынче он стал просто дорожкой, предохранявшей паркет от прикосновений обуви.