Мария Барышева - Искусство рисовать с натуры

— Ну а что такое? — он открыл рот и откусил приличный кусок хлеба с баклажанной икрой. — Я понимаю, у нас все начало разваливаться, но теперь все будет чики-пуки. Как только я…

— Паш, а ты ничего не замечаешь в моих картинах?

— Чего? — он, быстро прожевав, откусил еще кусок.

— Каких-нибудь изменений, чего-нибудь необычного? Может, они на тебя как-нибудь странно действуют.

Паша пожал плечами и допил чай. Встал и положил грязную посуду в раковину.

— Да нет. Но они мне не нравятся. И раньше не нравились, и сейчас не нравятся, и было бы лучше, если б ты перестала тратить время на эту ерунду. Существует множество более серьезных вещей.

— Например?

— Мы, например. Я знаю, моя работа… ну, это… ну, портит многое, значит, нам надо посидеть, подумать, как все исправить. Натах, ведь раньше же все нормально было. Надо просто постараться, нужно терпение, может, нам надо сесть, поговорить. Наташик, — он подошел к ней, провел указательным пальцем по ее щеке, — ну, зайка, давай, взбадривайся! Все у нас будет! Ну, все, я пошел, пока! Кстати, на днях на море сходим, да?

Едва слышно хлопнула входная дверь. Несколько минут Наташа сидела неподвижно, потом медленно встала и вышла на балкон. Опустилась и села на маленькую скамейку, свесив руки и рассеянно глядя на сваленное вокруг барахло — какие-то ящики, банки, железки — то, что совершенно не нужно, но выкинуть никак не удается, и оно копится, копится…

Наташа не знала, смеяться ей или плакать. Если бы Паша сказал все это хотя бы три недели назад, она была бы счастлива, она бы постаралась, чтобы все было как прежде, возможно, даже оставила бы картины, но…теперь Паша уже был слишком далеко, и эти слова безнадежно опоздали, как старое письмо, чересчур долго разыскивавшее адресата. Ничего уже не наладится — Паша думает, что они всего лишь идут по разным сторонам дороги, в то время как они уже давным-давно на разных дорогах. Все кончилось, корабли уплыли, и принц уже не найдет свою принцессу. Почему Паша вообще спохватился именно сейчас, так долго не замечая, как все разваливается. И как он наивен, думая что все можно так легко вернуть. И картины…

Ее размышления прервал телефонный звонок. Наташа встала и нехотя поплелась в коридор. Отчего-то ей показалось, что это звонит Лактионов, и некоторое время она позволяла телефону отчаянно звенеть, не решаясь взять трубку, но в конце концов все-таки протянула к ней руку и сердито сказала:

— Да? Слушаю вас.

Звонил не Лактионов, а человек, с которым ей сейчас тоже меньше всего хотелось разговаривать — дед. С тех пор, как они поссорились, Наташа ни разу не была на старой квартире, а общаясь с матерью по телефону, о деде не упоминала вообще, словно никакого деда и не существовало, а если мать о нем заговаривала, Наташа резко переводила разговор на другую тему. Дед, со своей стороны, тоже не предпринимал попыток к примирению, и то, что он вдруг позвонил, Наташу насторожило — ей показалось, что дед приготовил какую-то очередную пакость.

Но начало разговора было обыденно-спокойным. Дед поинтересовался ее делами, здоровьем, работой, рассказал о том, что происходит дома, и Наташа мысленно видела, как он сидит в глубоком кресле возле телефона, прикрыв ноги одеялом и держа трубку в трясущихся узловатых пальцах. Наконец, не выдержав, она резко спросила:

— Что тебе нужно?

— Да ничего, просто хотел узнать, все ли у тебя в порядке, — прошелестел ей в ухо далекий старческий голос. — Ты же не заходишь.

— Ты прекрасно знаешь, почему, — она посмотрела на часы. — Слушай, деда Дима, говори быстрей, чего тебе надо — я на работу опаздываю!

— Наташа, ну хватит дуться! Ты должна учитывать — я человек старый, могу сорваться.

— Что? — Наташа крепче сжала трубку, не веря своим ушам — дед, судя по всему, пытался извиниться. Такого еще не было никогда. — Ты что, болен? Или все кругом сегодня сговорились меня удивлять?

— А кто тебя еще удивил? — в голосе деда зазвучало жадное любопытство. — Кто?

— Пашка сегодня вдруг обеспокоился нашей семейной жизнью. Все у нас так хреново, но я теперь буду такой классный муж… как будто этим можно что-то исправить! Цирк, думает, я и рисовать-то начала только из-за того, что его, драгоценного, дома не бывает! Он вообще ничего не понимает, о чем тут говорить?!

— А что ты?

— А что я? Меня тут теперь только квартира держит, а как в павильоне хозяин вернет меня на прежний режим работы, тут и будем разбегаться. Не могу я больше! Как говорят в народе: прошла любовь, завяли помидоры, а новые еще не проросли. Пора другой огород раскапывать.

— Э-э… — дед шумно высморкался рядом с трубкой, — уходить-то тебе так уж надо?..

— Что? — переспросила Наташа, не веря своим ушам. — Деда Дима, у тебя что, давление подскочило?! Или ты не деда Дима?! Ты ж меня все пять лет агитировал: уходи от Пашки, Пашка твой козел безмозглый, на шею тебе залез, ноги свесил, нас не уважает, денег не приносит и вообще гад ползучий! Ты радоваться должен — сбылась мечта… — едва успев, закрыла рот, опустив последнее слово. В трубке что-то зашебуршало, потом дед сказал:

— Ну, а что, уходить-то тебе есть к кому?

— Нет. А что — мне сейчас обязательно нужен кто-то? У меня и времени сейчас на это нет! Ты бы знал, деда Дима, какие картины у меня получаются!

Она сказала это намеренно, рассчитывая, что дед тут же разозлится и бросит трубку, оставив ее в покое, но он снова сказал — как-то уныло:

— Ну… уходить-то тебе так уж надо? Лучше какой-никакой мужик под боком…может, все еще и обновится у вас. Может, вам лучше квартиру-то сменять, где-нибудь рядом с нами? Глядишь, все и наладится.

— Господи, деда Дима, квартира-то тут при чем?! Ты что, начал верить во всякие ауры и темные энергии?!

— Зачем же так сразу уходить?

— Ты что, ничего из того, что я тебе сказала, не слышал?!

— Можно и повременить.

— До сентября, я же сказала!

— Если все так начнут мужей кидать…

— Мне на работу пора! Ты же не хочешь, чтоб меня выгнали?

— Я знаю, как лучше для тебя, — сипло сказал дед. — Я все сделаю, как надо. Светка, змея, нас бросила и ты тоже бросишь, но я знаю как с тобой совладать.

— Что ты говоришь? — рассеянно спросила Наташа. — Слушай, давай я вечером приду и перезвоню тебе, лады? Я опаздываю. Все, пока.

Дед снова начал что-то говорить, но Наташа, не слушая, положила трубку и вернулась на балкон. У нее еще оставалось немного времени, и она хотела побыть на «Вершине Мира» — самом спокойном и самом безопасном для нее месте — и разобраться в своих мыслях и переживаниях, которых накопилось слишком много. Привиделось ли ей то, что случилось с ней, когда она осталась один на один с неволинскими картинами, было ли это на самом деле или порождено ее воображением, которое истосковалось в буднях и захотело ярких и безумных красок. Она была растеряна и испугана. Все рушилось, все привычные стержни подламывались, и все слоны, на которых держалось ее мировоззрение, взбесились и начали разбегаться. Грань между реальностью и мистикой стиралась настолько стремительно, что она даже не успевала за этим уследить. Все бредовое превращалось в логичное, все недопустимое — в единственно возможное, и сама она превращалась в кого-то другого, с иными взглядами на жизнь и на мораль. Наташа упиралась отчаянно, желая сохранить свой прежний внутренний мир — она верила, что все зависит только от людей, все проистекает от их воли, от их склонности к тем или иным поступкам, от их мыслей и чувств. Существовала еще и природа, но то, что происходило, не имело к ней никакого отношения. Где же истина, кто ответит на вопросы, кто вернет ей душевное спокойствие и поможет удержать все на своих местах, кто остановит ее скольжение по ледяной горке, в которую превратилась жизнь?