Мария Барышева - Искусство рисовать с натуры

— Что, дед звонил? — спросила неожиданно Надя и рассеянно стряхнула пепел за окно. Наташа кивнула, радуясь перемене в мыслях подруги.

— Ага, дедуля. Каждый раз спрашивает, когда я от Пашки уйду. Не любит он его.

— Мудрый старец, — заметила Надя. Наташа фыркнула.

— И ты опять туда же?! Ну, уйду я от него и что? Жить мне где? В халабуде нашей?!

Все Наташино семейство, состоявшее из матери, деда и престарелой тетки, ютилось в маленькой двухкомнатной квартирке на другом конце города. Дом стариков. Наташа была поздней, на пятнадцать лет младше своей сестры Светы, которая давным-давно вышла замуж и уехала в Харьков, и о том, что сестра все еще жива, Наташа знала лишь по редким, примерно раз в два года телефонным звонкам — для Светы и сестра, и семья давно стали чужими людьми, и, откровенно говоря, Наташа ее никогда и не видела и не знала в лицо. Отец по иронии судьбы умер от инфаркта через несколько дней после рождения второй дочери, вероятно не выдержав нечаянной радости. Мать, бывший терапевт, была на пенсии, а сколько лет деду, Наташа, к вящему своему стыду, все время забывала — дед был очень старым, очень назойливым и очень хитрым. Наташа помогала им, чем могла, и любила, как могла, но возвращаться в квартиру, из которой сбежала пять лет назад, не хотела. Иногда ей казалось, что ее жизнь не просто изменилась с замужеством, а вообще перенеслась в некую иную параллельную плоскость, а параллельные плоскости, как известно, не пересекаются.

— Нет уж! — повторила она так сурово, словно Надя приказывала ей уйти от мужа сию секунду, в случае отказа угрожая страшной смертью. — И напрасно ты его мудрым обзываешь. Он вот не хочет, чтоб я рисовала. Каждый раз достает — не нарисовала ли я что-нибудь. Он вообще считает мои способности к рисованию чуть ли не родовым проклятием.

Надин взгляд выразил заинтересованность. Она отхлебнула из рюмки, потом, облизнув губы, спросила, но уже без интереса:

— Так значит, способности все-таки есть?

— А, иди ты?! — разозлилась Наташа и протянула руку за своей рюмкой, в которую Надя как раз выливала, «выжимала» остатки вина. Вино «Ркацители», из дешевых, было легким, пилось, как вода, и, катая порцию на языке, Наташа неожиданно поймала себя на трусливой мыслишке: уж лучше бы Надя принесла что-нибудь посерьезней, системы «Союз-Виктан» — послать к чертям кухню и Пашку и напиться вдрызг, как это делала Надя. Обычно она пила мало — алкоголь не доставлял ей особого удовольствия, но тут захотелось — бывает, что ж поделать? — это тоже жизнь.

— Ну, что ж, как сказал классик, каждому на голову свой кирпич, — пробормотала Надя и залпом выпила свое вино. — В сентябре День города — помнишь? Может, пойдем, гульнем?

— Вряд ли, — Наташа покачала головой,

— Что, некогда?! — спросила подруга недобро, глянула на часы, и на секунду Наташе показалось, что она сейчас сдернет их с запястья и вышвырнет в окно, но Надя опустила руку и, как фокусник, выхватила из своего пакета бутылку союз-виктановского шампанского (сбылась мечта идиота! вот и напьемся — посмотрите, какая я вся мягкая и шелковистая — градусы — вот в чем мой секрет! а Пашка вернется и устроит скандал). — Что ж мы всегда такие занятые?!

Наташа, уже снова сосредоточившаяся на вращении ручки мясорубки, одновременно с вращательными движениями пожала плечами.

— Ну, подруга, ты ж не маленькая, понимаешь. Деньги надо зарабатывать, а в праздник самая выручка. Это жизнь. Жизнь такая.

— Жизнь, — процедила Надя таким тоном, словно произнесла грязное ругательство. — Какая тут жизнь, а?! Моя бабка получает 47 гэ пенсии, из них 30 уходят за квартиру, а бабка, между прочим, инвалид второй группы. Ну, и на какую тут жизнь?! Жизнь-то упирается не во всякие романтические бредни, в бабки она упирается, сама же говоришь! У нас на работе шеф сотрудниц сопливых на столе раскладывает али в позу бегущего египтянина ставит за лишние полставки в 60 гэ, которые, к тому же, и платят спустя полгода! О, жизнь, да?! Народ с высшим образованием на улице из-за пустых бутылок дерется — валюта! Ты сама в очередях стоишь по три часа — лишь бы на 30 копеек дешевле! Цена хлеба скоро с долларом сравняется. Мужика вчера в соседнем районе пацанва замочила. Знаешь из-за чего? Из-за пачки сигарет. Старик на прошлой неделе дорогу переходил и в голодный обморок свалился — точно башкой под колесо троллейбуса! А, жизнь?! — она усмехнулась, оскалив зубы. — А скоро зима. Народные приметы зимы знаешь? Свет вырубят, воду вырубят, газ вырубят, отопление не врубят! О, жизнь! А отцы народа в Киеве сидят, уже ж…ы плесенью поросли — решают общегосударственный вопрос — на каком языке песни петь. Зато независимые, блин! Можно, конечно, в Россию уехать — у меня знакомые девчонки уже два года в Москве на заработках — знаешь какие советы дают начинающим?! Приезжаешь и ищешь — нет, не работу сначала — подходящего любовника, который будет тебе жизнь и квартиру оплачивать, и плевать, сколько ему лет и сколько у него жен и детей — лишь бы платил! А одна из них проституткой отпахала полтора года, влетела в пару историй, зато сейчас живет нормально.

— Ну, Надь, везде так. И ты в жизни видишь только плохое, — пробормотала Наташа, ошеломленная внезапным натиском. Надя отшатнулась от подоконника так резко, словно он внезапно раскалился, и ее взгляд метнулся в сторону Наташи — взгляд, полный пьяной ярости и бесконечного отчаяния — взгляд озлобленного неудачника, родившегося в чужой стране, в чужое время. Взгляд человека, давно продавшего все, что у него было, и тут же потратившего все эти деньги, с которых еще нужно дать сдачу.

— Да, я вижу только плохое! — сказала она зло. — А ты что видишь?! Ты вообще что-нибудь видишь?! Ты же ни хрена не видишь! Ах, подруга, — ее голос вдруг сорвался, — как же я тебе завидую — ты ничего не видишь!

— Успокойся, — произнесла Наташа миролюбиво и отвернулась, снова принявшись за мясорубку. Надя во многом была неправа, но и права во многом. Надя жила бедно, но весело, а за веселость платила тем, что многое видела. Ей же видеть было некогда.

— Наперекосяк, — пробормотала сзади Надя, открывая с хлопком бутылку. С шипением зажурчало наливаемое шампанское. — Все здесь наперекосяк. Даже дороги взбесились!

— Ты о ней? — спросила Наташа и кивнула в сторону окна.

— О ней, о ней, — Надя, вроде бы совершенно успокоившись, вернула лицу улыбчивое выражение, снова села на табуретку.

— Дорога-дорога… я тут кое-что разузнала, окучила пару знакомых. Занятная получается картинка… А ты, кстати, понаблюдала?

Наташа замялась. Надя была, конечно, хорошей подругой. Но Надя была и отменной язвой. Не говорить же ей, что с той ночи, когда она почти полчаса стояла и смотрела на дорогу под платанами и на такси со спущенным колесом и на одинокую согнутую фигуру водителя — с той ночи в течение всей недели она то и дело поглядывала на дорогу — утром, идя на работу, вечером, возвращаясь с работы, выходя на «Вершину Мира» ночью перед сном, в то время, когда Пашка давно уже мирно похрапывал на своей половине кровати. Не говорить же, что такая неотъемлемо-обыденная часть пейзажа, как дорога, которой Наташа никогда не ходила и о существовании которой вовсе не помнила, — эта дорога вдруг стала интересовать Наташу куда как больше остывающего семейного очага. И чем больше она смотрела на дорогу, тем меньше она ей нравилась, и неприязнь эта была смутно знакомой, как что-то, давно позабытое из далекого прошлого, а может быть, и из прошлой жизни. Было ли это связано с машинами или с тем, что сама она в раннем детстве чуть не погибла возле этой дороги по нелепой случайности?