Мария Барышева - Мясник

— Марья Васильевна, это Вита. Извините за беспокойство, но я…

— Да, да, Виточка, я все помню. А это все, между прочим, оттого, что меня в тот вечер не было. А вот если б я была, то никто бы к вам…

— Марья Васильевна, просто понимаете, я в гостях у подруги задерживаюсь, а Женька на работе…

Женька — на работе… в луже холодной крови…

— … и я беспокоюсь, что…

— Не беспокойся. Никто сегодня к вашей квартире и не подходил. Можешь мне поверить. А Галина Петровна…

— Так-таки никто. Марья Васильевна, вы ж не целый день…

— Я знаю, что говорю! Тем более, что на лавочке…

— А сейчас никого нет на площадке?

— А могу и глянуть для надежности, — пауза, звук открывшейся и захлопнувшейся двери. — Нет. Ни на нашей, ни на соседних. Не беспокойся, деточка. Если хоть какую-то подозрительную увижу харю, сразу же милицию вызову!

— Спасибо, Марья Васильевна.

Это, конечно, тоже ничего не значит. Тот, кто умеет работать, может войти в квартиру совершенно незаметно. Другое дело, если это простые безмозглые качки, вроде тех, кто в Крыму гонялся за Наташей. Тогда квартира действительно пуста, а они наверняка торчат на улице и в подъезде, может, в лифте катаются. Но даже мимо безмозглых качков не так-то просто пройти, если их хорошо проинструктировали. Еще несколько секунд я смотрю на спаренные балконы, потом вытираю промасленным рукавом мокрое лицо и возвращаюсь той же дорогой, которой пришла.

Я иду по дворам. Я иду долго. И, наконец, нахожу подходящий. В нем поют. Компания подростков лет по четырнадцать-шестнадцать сидит под навесом и извлекает из довольно расстроенной гитары на редкость тоскливые и беспорядочные звуки, в которых с трудом угадывается фантазия на тему одной из песен группы «Чайф». Девчонок в компании нет, но зато в компании есть пиво и старая добрая «лотосовка», которую привычно передают из рук в руки. И прежде, чем подойти к компании, я проверяю содержимое своего и Женькиного кошельков.

Несколько минут спустя я тоже сижу под навесом и болтаю ногами, в то время как компания, отложив гитару и «Лотос», с самым серьезным видом совещается между собой. Найти с ними общий язык оказалось довольно легко, поскольку деньги нужны всем, да и кроме того один из мальчишек живет в моем дворе, знает меня и не раз принимал участие в Женькиной возне с «мондео». Подростки хороши тем, что не задают идиотских вопросов — что, да как, да почему, и не взвешивают все долго и нудно с моральной точки зрения, им хочется быстрей сделать дело, потому что денег у них нет, а пиво и водка заканчиваются. Их вопросы носят сугубо практический характер.

— Морду могут набить? — интересуется один из них, тощий тип в солнечных очках с узкими стеклами.

— Могут. И сильно.

— А вот это супер! — неожиданно замечают солнечные очки с таким видом, будто оценивают некое высокохудожественное произведение искусства, натягивают на голову капюшон и исчезают вместе с бутылкой пива и парнишкой с моего двора. Один из оставшихся берет гитару и задумчиво смотрит сначала на меня, потом на мою сумку, очевидно прикидывая, не лучше ли просто ее отнять? Я постукиваю по сумке кончиками пальцев и смотрю на него с улыбкой. Улыбка, наверное, получается очень нехорошей, потому что он слегка вздрагивает и нарочито громко начинает разговаривать с остальными о всякой ерунде. Постепенно разговор набирает силу, старательно обтекая меня, словно меня здесь и нет вовсе. Меня это устраивает. Я курю и смотрю на мокрые ветви тополей, в которых шелестит дождь — мягкие, сонные звуки. Вчера был снег, а сегодня дождь. Два часа назад все были живы, а теперь никого нет. Два часа назад я собиралась выйти замуж, а теперь, грязная и промокшая, прячусь, как заяц, в родном городе, который превратился в очень темный и очень страшный лес. Какое-то безумие. Может, меня и вправду здесь нет? И никогда не было? Может, я сама — чей-то сон? Артефакт был мастер рассуждать на такие темы… Сквозь отрешенность снова торопливо ползет-пробирается щупальце боли, и я зажмуриваюсь и стискиваю зубы. Нельзя сейчас думать об этом, нельзя, нельзя! Потом… Я сжимаю порезанную руку в кулак, и порез просыпается, заменяя одну боль другой. Меня о чем-то спрашивают, и я что-то отвечаю.

Холодно.

Возвращается парень в солнечных очках, густо усеянных дождевыми каплями, и показывает мне некие вещи, остальные обступают нас и разглядывают их, похмыкивая с видом знатоков.

— Убойные! — довольно говорят Солнечные очки. — Я знаю место, где они супер. Будет круче, чем на Новый год! Только… ты это… если что, без слива. Только как договорились.

Мой смешок получается почти естественным. Разумеется, лишняя ответственность никому не нужна.

— Может, все-таки расскажешь, из-за чего все?

— А оно тебе надо?

Солнечные очки пожимают плечами и запихивают некие вещи в карман, доставая вместо них сигарету.

— Да в принципе нет. Ладно, ждем Яву. Где он там застрял?!

Ява, он же Виталик, возвращается минут через двадцать. На лице у него радостное и хищное возбуждение, и я понимаю, что все мои самые худшие опасения сбылись. Еще есть время подумать — стоит ли совать голову к волку в пасть? Выгодно это будет только волку.

— Пошли в подъезд, на свет, — говорит Ява. Под правым глазом у него наливается приличный кровоподтек, мокрые белые волосы взъерошены, а мешковатые брюки с одной стороны вымазаны свежей грязью. — И есть у кого-нибудь ручка или что-нибудь там?..

Ручка есть у меня, а вместо бумаги Яве вручают сигаретную пачку. Он чертит на ней кривой прямоугольник, обозначающий дом, размечает с одной стороны подъезды, а потом начинает рисовать некие загадочные символы.

— Насчет хат, понятно, я не знаю, но вот здесь, и здесь, сзади, и вот тут стоят подозрительные тачки. Чужие тачки — я по нашим дворам все тачки знаю. Ну, стоят-то так, между прочим, со стороны фиг догадаешься!

— Чем же они подозрительны? — спрашиваю я, внимательно разглядывая рисунок. Ява усмехается.

— Потому что они мужиками набиты. Во дворах, в такой час… Без света сидят, но в одной курят… другой я по крылу бутылкой стукнул как следует… такой «фордик» ничего себе, окошко одно приоткрыто, и внутри кто-то есть, ну явно, понимаешь, я движение уловил, ну… ну не понять тебе. Так вот, он ничего не сделал, даже не послал меня! Ну точно сидит, а молчит. Я крыло помял, а ему хоть бы хрен! Ну, нормально?!

— А фонарь откуда?

— А-а! — Ява осторожно прикасается к заплывающему глазу и морщится. — Это я у другой тачки дверцу открыл — ну, типа внутрь залезть собрался. Так оттуда такой мамонт вывалился — как вломил мне — ух-х! Но, кстати, тихо, опять же! Не орал. Матерился, но шепотом. Ты слыхала когда-нибудь, чтобы шепотом матерились?! Я — нет. Но ты не думай, — спохватывается он, — никто не допер! Все вышло чисто случайно. А за глаз прибавить бы надо — все-таки производственная травма.