Мария Барышева - Мясник

— Пять минут, не забудь, — сказал Венжин. — Потом, как сможешь, обязательно позвони. Пока.

Он сжал ее запястье, повернулся и вышел, следом за ним, переваливаясь, протопал Эдгар, и дверь захлопнулась, а Вита осталась стоять, глядя на эту дверь. Потом перевела взгляд на часы.

Пять минут.

Все будет хорошо… но вряд ли теперь все будет хорошо…

Четыре минуты.

Суждено ли ей когда-нибудь еще вернуться в Волжанск? Вернуться в старый город, город рыбы, арбузов и ворон, город, рядом с которым катит свои мутные воды древняя река? Город, в котором было суждено пережить самые большие кошмары и самые большие привязанности?

Три минуты.

Просто командировка… просто очень долгая командировка…

Две минуты.

Но в любой командировке есть задание. Есть цель. И у нее есть такая цель. Есть задание. Только теперь она сама над собой начальник.

Одна минута.

Первая командировка не за деньги. Смешно брать за такое деньги, даже не смешно — кощунственно!

Стрелка на часах едва уловимо щелкнула, замкнув круг последней секундой. Вита шагнула вперед и толкнула дверь.

Время…

Время неумолимо. Оно идет — и идет безжалостно. Оно не ждет отстающих, оно наказывает обгоняющих. Что ему наши песни, что ему наша печаль…

Пространству вообще все равно…

А картина росла. Гигантское полотно создавалось сквозь время и пространство. И уже давно не красками писалось полотно — густые мазки ложились кровью и страхом, болью и ненавистью, отчаяньем и коварством, кладбищенским ветром и дорожной пылью, стуком дождя по лобовому стеклу машины и одиночеством, лунными дорожками и страшными снами, улыбкой сумасшедшего и блеском в глазах алчного, базарными запахами и сигаретным дымом в барах, далекой музыкой и чернильным кружевом, щелканьем затвора и шелестом страниц, деньгами и смехом, любовью и безнадежностью, лицами и словами, криком и прикосновением, и многими, многими, многими… и не всему существовало имя или исчисление… И не было у картины рамы, и не существовало ограничений, и все новые и новые жизни растворялись в ней. Кто знал об этом, кто подозревал хоть когда-нибудь, что он стал частью этой картины?

Девушка с седыми прядями в каштановых волосах, с заплаканным лицом и глазами, полными привидений, девушка, сидевшая на кровати и внимательно смотревшая на лежащий на подушке лист ватмана, в который были намертво врезаны карандашные штрихи, слившиеся в жуткий образ, и образ этот звал и тянул к себе, а в ней разгорались ненависть и жажда, органично сплетаясь и растворяясь друг в друге, а она все смотрела, осознанно позволяя им расти и расти…

Крепкий, высокий человек с сонными глазами, который вылез из своей машины с сигаретой в пальцах, и вдруг уронил сигарету, и резко повернулся лицом на северо-запад, и его глаза стали ясными и внимательными, и он широко улыбнулся…

Светловолосый и светлоглазый мужчина с интеллигентным лицом, зашедший перекусить в маленький ресторанчик и внимательно разглядывавший симпатичного мальчишку лет тринадцати, выпрашивавшего денег у своей сестры-барменши…

Или другой мужчина, уже в годах, одетый в дорогой костюм, сидящий в своем кабинете, заполненном древними и драгоценными вещами, оглаживавший их взглядом, постепенно возвращая себе привычное самообладание…

А может еще некто, прозванный «Сканером», колотивший в дверь своей комнаты сбитыми в кровь кулаками и визгливо кричавший: «Принесите водки, гады! Водки принесите!», постепенно начавший сходить с ума…

Существо с изуродованной душой и телом, накрывшееся с головой одеялом на огромной готической кровати и переживавшее во сне собственные кошмары…

Рыжеусый врач-нефролог, безмятежно управлявший машиной и иногда с легкой усмешкой поглядывавший на другую, в соседнем ряду…

Молодой парень в инвалидной коляске, задумчиво перебиравший струны гитары и односложно отвечавший двум пожилым женщинам, которые, устроившись в креслах, смотрели бразильский сериал…

Или другой парень, постарше, вскинувшийся на больничной кровати, снова ощутив во сне страшный удар и услышав тошнотворный хруст собственного черепа, в который входила пуля…

Или сидевшие за дверью его палаты охранники, один из которых разгадывал очередной кроссворд, а другой подстукивал ногой в такт гремевшей в наушниках музыке…

А может другие, молодые и крепкие, мечущиеся по старому городу в поисках какой-то девчонки, вдруг срочно понадобившейся их начальнику…

Или она сама, свернувшаяся под старой грязной мешковиной в кузове грузовичка, отчаянно подпрыгивающего на плохой дороге, и пытавшаяся не думать о том, что довелось увидеть и пережить…

Или медсестра, чье остывающее тело, истерзанное и изуродованное, торопливо заталкивали в мусоросжигательную печь…

Или преподавательница философии, надеявшаяся и в этом году съездить в Крым, а пока сидевшая на скамеечке в сквере и вскрывавшая конверт, на котором стояла фамилия одной из ее студенток. Конверт оставили ей на кафедре, и преподавательница была уверена, что студенточка опять подсунула деньги за очередной зачет — странно, что в этот раз не из рук в руки — но в конверте оказалось письмо, и прочитав его до конца, преподавательница вдруг резко встала и, скомкав письмо в руке, прямо по газону зашагала к трассе, где шумели, проносясь на большой скорости, машины…

Или молодая журналистка, поверившая в то, во что поверить было невозможно, не ведая, чем обернется ее вера, и умершая год назад в больнице крымского городка…

Или безумный художник, погибший за несколько веков до нее…

Кто?

Неисповедимы пути человеческие.