Виктор Куликов - Первый из первых или Дорога с Лысой горы

— До смерти! До смерти! — призывал безбородый Акцель.

— Опозорила всех! Гадина!.. Всю деревню! Грешница! Из-за нее нам всем не будет пощады от Господа…

Руки подняли взятые с площади камни. И вот уже первый из них грохнулся рядом с Анной. Это бросил Бен-Халим.

— Стойте! — вдруг зазвучал над толпою голос Вар-Раввана. — Не торопитесь!

— Что? Что? Как? — загудела толпа.

От неожиданности Станий не нашелся что сказать.

А Вар-Равван прошел сквозь толпу, мимо людей, сжимавших камни и палки, и остановился, встав позади Анны.

— Что ты хочешь, Вар-Равван?! — с ненавистью крикнул Акцель.

— Не вмешивайся! Это наше дело, жителей Гинзы! — шагнул вперед Захарий-плотник. — А ты нам чужой! Отойди! Иначе камни могут попасть и в тебя.

Вар-Равван не дрогнул, хотя было ясно, что все будет так, как и сказал Захарий.

— Камни, которыми вы забросаете Анну, не пролетят мимо ни одного из вас. Эти камни попадут в каждого жителя Гинзы, в каждого из ваших детей! — с горечью в голосе произнес бродячий философ.

И горечь эта была настолько искренней, а голос звучал так убедительно, что люди с камнями в руках замолчали. Они не знали, что можно ответить Вар-Раввану.

Им показалось, что Вар-Равван знает такое, чего им знать пока не дано.

Бродячий философ заговорил медленно:

— Забить камнями до смерти женщину просто. А такому количеству сильных мужчин на это потребуются минуты. Но вот забьете ее вы, и… что потом?.. Вот представьте: через десять минут Анна будет лежать окровав ленной под грудою брошенных вами камней, а вы разойдетесь, вернетесь в свои дома. Вернетесь, вроде бы выполнив долг. Да?.. — он замолчал и оглядел толпу медленным взглядом.

И каждому из толпы показалось, что Вар-Равван заглянул ему в душу.

То было страшное прикосновенье. Взгляда, полногонежности, к душам, искореженным злобой и страхом. Ведь злоба без страха, вы знаете, не бывает…

— Но за время, что я нахожусь среди вас, о, жители Гинзы! я узнал, что в вашей деревне нет человека, который мог бы убить другого и об этом потом не жалеть, — повысил голос Вар-Равван, чтобы его слышали все. — Нету таких среди вас. А значит, каждый камень, брошенный в Анну, в вас самих и ударит!.. Убив сегодня ее, в будете убивать себя воспоминаньями каждый день. Вы не сможете прямо взглянуть в глаза своим детям, друг другу Эту кровь с ваших рук вы не смоете никогда… Анн виновна. Да! Анна грешна. Но, вы видите, она сама покаялась в этом. И готова принять вашу казнь. Значит, душою она чиста. А это главное перед Богом!.. Покарать человека за грех может только Всевышний. Он один. Он, безгрешный… Если есть кто из вас безгрешный, тот пусть и бросит в нее камень. Пусть забьет ее. И… станет более грешным, чем Анна!

Тут даже Бен-Халим, даже Акцель и даже Захарий потупились.

Будучи людьми очень разными, в душе они оставались честными. И понимали поэтому, что безгрешным из них не был никто. И слышали в словах Вар-Раввана правду… Чем меньше грешит человек, тем острее он каждый свой грех принимает. Жители Гинзы грешили мало.

— Вот что скажу я вам, — голос Вар-Раввана опустился с былой высоты, звучал теперь тише, но слова его в молчании, придавившем площадь, слышали все. И хотели слушать. Потому что от слов назаретянина мир вокруг становился понятнее, а на душе делалось легче. — Если мы хотим, чтобы наш избранный Богом народ не перевелся, мы должны научиться прощать друг друга.

Иначе мы сами себя истребим так, как этого не сумели никакие враги. А до истребления будемь жить между собой в вечных ссорах, в грызне. Хуже, чем голодные псы, вырывающие друг у друга брошенную им кость!

Чем страшнее грех человека ты сможешь простить, тем чище душой станешь сам.

Вар-Равван нагнулся, поднял камень, который кинул Бен-Халим в Анну, и протянул его молчаливой толпе:

— Вот! Возьми его, кто безгрешен. И брось. Но не в Анну. А сначала — в меня. Я ведь тоже имею грехи…

Люди отшатнулись от этого камня, как будто он был ядовит.

Тишину раздавил, как яйцо сапогом, Станий-младший:

— Эй ты, как тебя там?! Оборвыш! Что за глупости ты говоришь?! — резанул по толпе его голос, и жители Гинзы заволновались. — О каком ты безгрешии рассуждаешь? И вообще, кто ты такой?

Назаретянин встал так, чтобы видеть и Анну, и Стания:

— Кто я такой? Странствующий иудей.

— Значит, бездомный бродяга! — гневно воскликнул легат. — Знаю таких я. Ходят от деревни к деревне и сбивают с толку людей. Не слушайте этого пустомелю, жители Гинзы! От его рассуждений вам проку не будет. Есть закон! И если в округе узнают, что в вашей деревне законы предков не уважают, то вы лучше меня знаете, как будут к вам относиться… Бродяга уйдет, а вы останетесь здесь. И каждый из вас будет жить со славою нарушителя закона, отступника, презревшего праотцов. Я не могу вас, конечно, заставить. Дело ваше, как вы поступите с Анной. Оставите ее в живых? Хорошо! Но здесь она не останется. Я заберу ее в Ершалаим и сделаю, как говорил. Солдаты! Взять ее! — скомандовал Станий-младший, но не тем легионерам, что пришли с ним к дому Минареффа, а семерым, прибежавшим на площадь, пока к толпе обращался Вар-Равван.

Солдаты послушно двинулись к Анне. Но толпа перед ними сомкнулась плотней. Это было для Стания неожиданностью.

— Что такое?! — взревел он схватившись за меч. — Сопротивление римской власти? Да понимаете ль вы, что творите?

— Подождите, досточтимый легат, — вкрадчиво заговорил Баас-мукомол, известный в Гинзе своей рассудительностью. — Как вы могли подумать, что в нашей деревне кто-то решится оказать сопротивление римской власти? Никогда!

— Тогда пропустите нас к этой женщине! Дайте забрать ее, — Станий стоял уже рядом с солдатами.

Никто в толпе не пошелохнулся. Наоборот! Многие почувствовали странную радость от того, что встали вот так вот — лицом к лицу с римлянами. Совсем как предки, которые никому не подчинялись и власти чужой над собою не знали.

С хитринкой в глазах поглядев на Вар-Раввана, бледный Баас-мукомол сказал:

— Досточтимый легат! Мы не понимаем, почему вы хотите забрать эту падшую женщину в Ершалаим. Объясните нам, что сделала Анна против власти кесаря-императора, какие законы римской власти она нарушала?

— Нет, правда! — осмелился заговорить и Трифон-пастух, изжаренный солнцем до черноты остывших углей. — Какое она преступление совершила? Скажи нам!.. Но если Анна преступлений не совершала, то зачем забирать ее в Ершалаим? Она, как мне кажется, ехать с вами не хочет. Значит, пусть остается!

Жителям Гинзы, сгрудившимся вокруг Анны, все происходящее казалось диким сном. Из поколения в поколенье будет передаваться в деревне рассказ о невероятном мужестве, с каким вели себя люди перед самим римским легатом.