Юн Линдквист - Блаженны мертвые

Не так он себе это представлял. Ох, не так.

С каждым шагом поле становилось все сильнее и сильнее. И если у ворот чужие мысли накатывали волнами, пронизывающими мозг насквозь, то теперь Флоре казалось, что она медленно погружается под воду. И как туман усиливает звук, так и мысли живых сейчас звучали в ее голове тихо, но отчетливо, словно далекий крик о помощи. Дойдя до корпусов, Флора остановилась и прислушалась.

Никогда прежде Флора не сталкивалась ни с чем подобным. Казалось, поле состоит из мощного сгустка сознания, но является всего лишь фоном, а не мыслящей субстанцией. Мысли и страхи, витающие в воздухе, словно наполняли его, подпитывая, — так накаляется проводник, через который шел ток.

The more you fear us, the bigger we get [44] «Чем больше нас боишься, тем больше мы становимся» (англ.) — цитата из песни Мэрилина Мэнсона. .

Флора прислонилась к стене дома. Ей казалось, что она больше себе не принадлежит — в голове творилось черт знает что, сознание заполняли эмоции, царившие вокруг, — смятение и ужас, примитивные инстинкты, почти животные рефлексы. Удивительно, что поле вообще оставалось невидимым при таком накале страстей, — казалось, оно вот-вот материализуется, заколышется в воздухе, как тепловые волны над раскаленным асфальтом.

Черт, как же тяжело... плохо все это кончится...

Сжимая виски ладонями, Флора сделала несколько шагов и заглянула в окно балкона на первом этаже. Это была гостиная без мебели, посереди которой виднелась фигура в больничной пижаме — сложно было сказать, мужчина это или женщина. Голова почти разложилась, черты лица стерлись, а пожелтевшая сморщенная кожа обтягивала череп, как надетая для приличия маска. Ни мяса, ни мышц. В этом лице осталось не больше человеческого, чем в отрубленной голове, провисевшей пару недель на колу.

И тем не менее мертвец сидел, выпрямившись и раздвинув ноги, и как будто смотрел куда-то в одну точку — по запавшим глазам трудно было определить, куда именно устремлен взгляд. Между раздвинутых ног существа прыгала лягушка. Флора сначала решила, что живая, но, понаблюдав пару секунд за механическими скачками, поняла, что это заводная игрушка. Вверх-вниз, вверх-вниз. Мертвец следил за ее движениями с открытым ртом. Флора различала глухое пощелкивание механизма.

Движения игрушки замедлились, лапки задергались, как в предсмертных судорогах, пока она наконец не замерла окончательно.

Мертвец наклонился, потрогал лягушку, затем несколько раз стукнул ее кулаком. Не добившись результата, мертвец поднес лягушку к самым глазам и принялся ее разглядывать, ощупывая костлявыми пальцами гладкую жесть. Найдя ключ, он повернул его до упора и, опустив лягушку на пол, снова стал наблюдать за ней с неубывающим интересом. Флора отвернулась от окна и тряхнула головой, полной чужой боли и отчаяния.

Она забрела в первый попавшийся двор, оглядела серьге фасады зданий с рядами только что застекленных окон. Во дворе никого не было — все посетители разошлись по своим родственникам.

Ад. Самый настоящий ад.

Ей и раньше не особенно нравился Хеден — горы мусора, пьяные вопли из разбитых окон, — но все это ни в какое сравнение не шло с тем, что она испытывала сейчас. Тротуары были вылизаны до блеска, а в воздухе витал запах чистящих средств. Квартиры вычистили, привели в порядок, заселив туда оживших, но это были те же самые могилы. И теперь мертвецы так и будут сидеть по своим могилам, в сотый раз наблюдая за одним и тем же движением. Ад.

Флора вышла на середину двора, где на недостроенной детской площадке стояли качели и пара скамеек. Она рухнула на одну из лавочек, прижала руки к векам, так что перед глазами поплыли оранжевые круги.

Чертово поле...

Из подъезда вышли мужчина и женщина. Они были подавлены. В голове у мужчины крутилось что-то вроде «уж лучше считать ее мертвой», а женщина представляла себя маленькой девочкой, кидающейся в мамины объятия.

Флора сняла рюкзак, положила его рядом с собой и свернулась на лавочке. Дом Петера был в нескольких сотнях метров, а у нее не было сил идти. Она молилась, чтобы напряжение хоть немного ослабло, но какофония отвращения и страха, подпитывающих невидимое поле, не угасала.

Где-то позади нее раздался звук разбитого стекла. Привстав, Флора обернулась, но увидела лишь осколки, посыпавшиеся на землю. Послышался крик. Различить слова она не могла, но ей стало легче. Напряжение чуть ослабло. Флора улыбнулась.

Начинается...

Да. Все началось с еле слышного жужжания, похожего на зуд комара, вьющегося над ухом летним вечером. Звук постепенно усиливался, заглушая все остальные.

Что-то неумолимо надвигалось.

Звук становился все резче, пронзительнее и вдруг принял физическое обличив. Какая-то неведомая сила заставила Флору отвернуться и опустить голову.

Источник звука находился чуть левее, метрах в десяти от ее скамейки, и что-то подсказывало Флоре: туда смотреть нельзя.

Звук постепенно начал удаляться.

А я не боюсь!

С огромным усилием, словно выпрямляясь под тяжелой ношей, она подняла голову и посмотрела налево. И застыла.

Она увидела себя саму, удаляющуюся с детской площадки.

На девочке, пересекающей двор, был точно такой же мешковатый костюм, тот же рюкзак, такие же рыжие, торчащие в разные стороны волосы. Отличалась только обувь. На девочке были любимые кроссовки Флоры, те, что развалились, — только сейчас они были целыми.

Девочка остановилась, словно почувствовав спиной взгляд Флоры. Скрежет в голове не утихал ни на минуту — о том, чтобы последовать за ней, не могло быть и речи. Девочка двинулась дальше, исчезнув в соседнем дворе.

Ноги Флоры стали как ватные. Всхлипнув, она осела на скамейке и отвела взгляд. Скрежет прекратился.

Флора зажмурилась. Подложив под голову рюкзак, она улеглась на скамейку спиной к тому месту, где только что была девочка, и обхватила плечи руками.

Я ее видела, — мысленно твердила она. — Она была здесь, и я ее видела.

Найти нужный дом оказалось непросто. Новые указатели, похожие на те, что обычно висели в больницах, чередовались со старыми, которые, по-видимому, забыли снять. В результате возникла путаница с номерами, и это при том, что отличить один корпус от другого и так было практически невозможно. Все это напоминало огромный лабиринт с мечущимися, как крысы, людьми. Спросить дорогу было не у кого.

К тому же Давид никак не мог сосредоточиться. Стоило ему хоть немного начать ориентироваться в этой дурацкой системе, как в голове опять начинали звучать чужие голоса и цифры, и он снова сбивался — это было все равно что пытаться решить математическую задачку, когда тебе на ухо бубнят случайные числа. Иногда ко всему этому примешивались волны чужого страха, царящего вокруг.