Стефени Майер - Полуночное солнце

Эмметт вздохнул.

— По-моему, ты окончательно свихнулся.

Белла мирно спала, когда ранним утром в понедельник я вскарабкался по стене к окну её спальни. В этот раз я прихватил с собой смазочное масло, так что окно без возражений убралось с моей дороги.

По тому, как ровно лежали её волосы на подушке, можно было сказать, что в эту ночь она спала спокойнее, чем тогда, когда я был здесь в первый раз. Она засунула руки под щёку, как это делают маленькие дети. Я мог слышать, как она тихо и ровно дышит через слегка приоткрытый рот.

Какое счастье — снова оказаться здесь, снова видеть её! Всё то время, что я был вдали от неё, я места себе не находил: беспокоился, тревожился, воображал себе всяческие страхи и всевозможные несчастья, ежечасно подстерегающие её... Словом, чувствовал себя ужасно, когда её не было рядом.

Впрочем, и будучи с нею рядом, я чувствовал себя не намного лучше. Я тяжело вздохнул — и огонь жажды опалил горло. Слишком долго я был вдали от боли и искушения, и вот теперь они вернулись и обрушились на меня всей своей мощью. Я даже боялся подойти к её кровати и опуститься на колени, чтобы прочитать названия её книг, хотя мне очень хотелось узнать, какие сюжеты живут в её голове. Я больше, чем жажды, боялся того, что если подойду к ней так близко, то не смогу удержаться от ещё большей близости...

Её губы выглядели такими мягкими и тёплыми. Я представил себе, как касаюсь их кончиком пальца — легко, нежно...

Вот именно таких ошибок мне надо всячески избегать!

Я не мог оторвать глаз от её лица, снова и снова скользя по нему взглядом, высматривая в нём перемены. Смертные всё время меняются, и меня огорчала мысль о том, что я, возможно, что-то упустил...

Я подумал, что она выглядит… усталой. Как будто она не выспалась за эти выходные. Поздние вечеринки в городе?

Я тихо и горько рассмеялся над тем, как это огорчило меня. Что с того, что она веселилась без меня? Я не имел на неё никаких прав. Она не моя!

Нет, она не моя — и я снова загрустил.

Её рука дёрнулась, и я заметил несколько едва заживших ссадин на ладони, у запястья. Она поранилась? И хотя это явно не было серьёзной травмой, я всё же забеспокоился. По тому, как были расположены царапины, я решил, что она, должно быть, упала. Ну что ж, ничего нового, от Беллы этого и следовало ожидать.

Единственное, что утешало — это мысль о том, что я не буду ломать голову над этими маленькими загадками до бесконечности. Мы теперь были друзьями ... или, во всяком случае, пытались ими быть. Я мог теперь расспросить её о том, как она провела выходные: как там было на пляже, отчего она выглядит такой усталой и что случилось с её руками. И когда она подтвердит мою гипотезу насчёт них, то можно будет слегка и посмеяться...

Я мягко улыбнулся, гадая, уж не в океан ли она свалилась. Интересно, весело ли ей было на пикнике? Или, может быть, она скучала по мне — ну хоть немножко, хотя бы сотую долю от того, как тосковал по ней я? А может, она вообще обо мне не вспоминала?..

Я попытался представить себе её на озарённом солнцем пляже. Картина, к сожалению, получалась неполной, поскольку я никогда не бывал на Первом пляже, только видел его на фотографиях...

Меня вдруг кольнуло неприятное предчувствие: я вспомнил, почему я никогда не бывал на прелестном пляже всего в нескольких минутах бега от моего дома. Белла провела день в Ла Пуш, в месте, где мне, согласно договору, появляться запрещено. В месте, где несколько стариков всё ещё помнили истории о Калленах, помнили и верили им. В месте, где наша тайна не была тайной…

Я встряхнул головой. Оснований для беспокойства не было — квилиуты тоже были связаны договором. Даже если бы Белла столкнулась с одним из этих старых мудрецов, они не смогли бы ничего ей раскрыть. Да и с какой стати эта тема вообще выплыла бы на свет? С какой стати Белле давать волю своему любопытству именно в Ла Пуш? Нет, квилиуты были, возможно, единственным фактором, не вызывающим беспокойства.

Восходящее солнце рассердило меня. Оно напомнило, что в ближайшие дни я не смогу удовлетворить своё любопытство. Ну почему ему вздумалось сиять именно сейчас?

Со вздохом я выскользнул из её окна ещё до того, как стало слишком светло — нельзя, чтобы меня заметили здесь. Я собирался спрятаться в тени густого леса у её дома и проследить, как она отправится в школу. Но когда я оказался меж деревьев, то с удивлением обнаружил след — запах Беллы стелился по проходившей там тропе.

Я живо последовал за ним, беспокоясь всё больше и больше по мере того, как тропа углублялась в мрачную чащу. Зачем Белла пошла сюда?

След внезапно оборвался посреди чащобы, никуда не приведя. Белла здесь сошла с тропы, сделав несколько шагов в сторону. Там, среди зарослей папоротника, лежал ствол поваленного дерева, тоже носящий на себе запах Беллы. Наверно, она сидела там...

Я присел на тот же ствол и огляделся. Всё, что она могла видеть, — это папоротник и деревья. Скорее всего, тогда шёл дождь — запах на стволе был едва уловим, почти смытый водой.

Зачем Белла пришла посидеть сюда одна — а она была, несомненно, одна — посреди сырого мрачного леса?

Я никак не мог понять смысла её поступка. При этом, в отличие от других интересующих меня подробностей её выходных, вряд ли я смогу расспросить её об этой прогулке в лес.

"Ты знаешь, Белла, я последовал за твоим запахом вглубь леса, после того как покинул твою комнату, где наблюдал, как ты спишь…" Да уж, от этакого признания сердце Беллы просто растает...

Мне никогда не узнать, о чём она думала и что делала здесь. В отчаянии я заскрежетал зубами. Ещё хуже то, что это было чересчур похоже на тот сценарий, который я изобразил Эмметту: Белла в одиночестве разгуливает по лесу, где её запах неизбежно привлечёт любого, способного его учуять...

Я застонал. Она не только была ужасающе невезучей, но и сама, добровольно, напрашивалась на неприятности.

Ну, хорошо, на данный момент у неё есть защитник. Я буду присматривать за ней, защищать от бед до тех пор, пока в этом будет необходимость.

Вдруг я поймал себя на том, что хочу, чтобы Питер и Шарлотта прогостили у нас как можно дольше.

Я не часто виделся с гостями Джаспера в те два солнечных дня, что они провели в Форксе. Дома я появлялся исключительно затем, чтобы Эсме не волновалась. Во всём остальном я вёл себя скорее как призрак, чем как вампир. Я скользил, прячась в тени, откуда мог следить за объектом моей любви и одержимости, наблюдая и слыша её через сознание тех счастливчиков, которые могли прогуливаться рядом с ней, не боясь солнца. Иногда эти везунчики случайно задевали её руку. Она никогда не реагировала на эти прикосновения — их руки были столь же теплы, как и её собственные.