Джозеф Ле Фаню - Близкий друг

Слуга этот находился у Бартона уже давно и пользовался полным доверием. В обязанности ему, помимо обычных поручений, выполняемых лакеями — от которых Бартон, джентльмен с независимыми привычками, частенько его освобождал, — вменялось тщательно соблюдать меры предосторожности, посредством которых его хозяин надеялся оградить себя от вторжения «ангела-мстителя». Меры эти заключались в том, чтобы постоянно держать двери и окна плотно закрытыми; в дополнение к ним слуга обязан был ни на миг не оставлять хозяина одного — полное одиночество было для него столь же невыносимо, как и мысль о том, чтобы хоть ненадолго выйти на улицу и показаться на людях; Бартон инстинктивно предчувствовал страшные испытания, грозившие ему в конце пути.

Стоит ли говорить, что в этих обстоятельствах о помолвке не могло быть и речи. И годами, и привычками своими юная была отнюдь не чета капитану Бартону, поэтому вряд ли можно было ожидать, что она станет питать к нему горячую романтическую привязанность. Так что, хоть она искренне горевала и тревожилась за капитана, нельзя сказать, что сердце ее было разбито.

Тем не менее, мисс Монтегю проводила немало времени у постели больного, в терпеливых, но бесплодных попытках поддержать в нем бодрость духа. Она читала ему, вела с ним долгие беседы; однако было ясно, что, как ни старался капитан убежать от недремлющего демона, охотившегося за ним, спасения было.

Молодые дамы очень любят держать милых домашних животных. Среди любимцев мисс Монтегю была величественная старая сова; садовник, поймавший птицу, когда она дремала в гуще побегов плюща на развалинах старой конюшни, любезно подарил ее молодой госпоже.

Трудно сказать, чем была вызвана столь экстравагантная причуда, однако юная хозяйка с первого дня окружила любимицу нежной заботой; и, каким бы незначительным ни показался этот каприз, я вынужден упомянуть о нем, ибо он оказал самое непосредственное влияние на заключительные события этой печальной истории.

Бартон не только не разделял пристрастия своей невесты к новой любимице, но и, напротив, с первой минуты почувствовал к птице безотчетную неприязнь. Он не мог выносить даже ее присутствия. Он ненавидел и боялся ее так, что многие находили его смешным; те, кто не видел бурного проявления подобных чувств, не поверят, что такое возможно.

Теперь, после необходимых пояснений, я могу продолжить рассказ о событии, завершившем эту печальную повесть. Однажды зимней ночью, около двух часов, Бартон, как обычно, находился в постели. Слуга его спал в той же комнате, на кровати поменьше. На столе горела свеча. Внезапно слугу разбудил голос хозяина:

— Не могу отделаться от ощущения, что эта проклятая птица прячется где-то здесь, в углу. Всю ночь она мне снилась. Смит, будьте добры, встаньте и поищите ее. Приснится же такое!

Слуга принялся обыскивать комнату. Вдруг до его ушей до несся хорошо знакомый звук, похожий то ли на свист, то ли на протяжный вздох, каким ночные охотницы нарушают мирную тишину леса.

Зловещий звук раздавался где-то совсем рядом, в коридоре, куда выходила дверь спальни Бартона. Слуга, приоткрыв дверь, сделал шаг-другой вперед, пытаясь выгнать мерзкую птицу. Едва он вышел в коридор, как дверь у него за спиной начала медленно закрыться, словно от легкого сквозняка. Прямо над дверью находилось небольшое окошко, назначением которого было освещать коридор в дневное время. Сейчас сквозь это окошко пробивался отблеск свечи, и слуга хорошо различал окружающее.

Смит услышал, как хозяин — он лежал в плотно занавешенной постели и не мог видеть, как слуга вышел из комнаты — окликнул его по имени и велел поставить свечу на столик у Кровати. Слуга отошел уже довольно далеко по коридору, ему не хотелось отвечать громко, чтобы не разбудить спящих в соседних комнатах домочадцев, и он торопливо зашагал обратно, как вдруг с изумлением услышал, что из спальни доносится еще чей-то голос; свет в окошечке над дверью медленно переместился, словно кто-то, выполняя приказ капитана, нес свечу к его столику. Объятый ужасом, не лишенным, впрочем, толики любопытства, слуга затаил дыхание и прислушался, набираясь решимости распахнуть дверь и войти. Зашелестели занавески, послышался тихий шепот, будто кто-то шикнул на расшалившегося ребенка, утихомиривая его. Шиканье перебил дрожащий от ужаса голос Бартона, без конца повторявший: «О Господи! О Господи!» Затеи наступила тишина, и вновь ее нарушило то же шипение. Под конец тишину взорвал отчаянный вопль, исполненный нечеловеческой муки и ужаса. Потеряв голову от страха, слуга рванулся к двери и изо всех сил дернул за ручку. Но, то ли он сам с перепугу не до конца повернул защелку, то ли дверь и вправду заперли изнутри, бедняга, как ни старался, так и не сумел попасть внутрь. В отчаянии он дергал и толкал дверь, а из спальни все громче и громче доносились безумные вопли, сопровождаемые тем же тихим шипением. Помертвев от ужаса, едва соображая, что он делает, слуга помчался по коридору, в панике заламывая руки. Возле лестницы он столкнулся с перепуганным генералом Монтегю, и в тот же миг вопли прекратились.

— Что случилось? Где ваш хозяин? — вскричал запыхавшийся генерал. — Что… Бога ради, что случилось?

— Да смилостивится над нами Господь! Все кончено, — ответил слуга, в страхе оглядываясь на спальню хозяина. — Он умер, сэр. Уверен, что он умер.

Не дожидаясь объяснений, Монтегю в сопровождении слуги подбежал к спальне, нажал на ручку и с легкостью распахнул дверь. Из дальнего угла кровати навстречу им с грозным шипением выпорхнула зловещая птица, за которой безуспешно охотился слуга. Взмах ее крыльев загасил свечу в руках Монтегю. Прошелестев у них над головами, сова подлетела к потолочному окну в коридоре, вышибла стекло и исчезла в черноте ночного неба.

— Вот она, нечистая, благослови нас Господь, — прошептал слуга, едва дыша от страха.

— Чертова птица, — пробормотал испуганный неожиданным видением генерал, не в силах скрыть замешательства.

Оба едва переводили дыхание. В комнате по-прежнему горел свет.

— Кто-то перенес свечу, — заметил слуга. — Смотрите, ее поставили возле кровати.

— Раскройте занавески, приятель, и не стойте, разинув рот, — сурово шепнул Монтегю.

Слуга в нерешительности застыл на месте.

— Тогда держите, — Монтегю нетерпеливо сунул слуге подсвечник и сам раздвинул занавески на кровати. Пламя свечи, еще горевшей у изголовья, выхватывало из темноты съежившуюся полусидячую фигуру. Похоже, человек забился в угол, отодвигаясь назад, насколько позволяла твердая спинка кровати; руки его навеки застыли, крепко вцепившись в простыню.