Александра Лосева - ДОМ ПОЛНОЛУНИЯ

Коридор был из тех, которые появляются невесть откуда в самый неожиданный момент. Он был не очень длинный, метров десять, со светло-голубыми стенами, с облупившейся краской и сырой штукатуркой. Такой же, как все остальные. А на стене висело зеркало. Оно было овальное, размером с большой поднос, в иссохшей деревянной раме. Я так давно не видела подобных вещей, что даже не сразу сообразила, что это такое.

Я спросила себя: ты знаешь эту штуку? Похоже на окно, но здесь не бывает круглых окон, и почему окно в этом коридоре? Странная стекляшка, не находишь?

Да, странная. Что-то очень знакомое, но я не советовала бы тебе вот так сразу подходить и трогать эту штуковину руками.

Почему?

Почему-почему. Тоже мне. Ты ведь ученая уже, знаешь, чем это может закончиться.

Да, но эта штука такая безобидная на вид.

Газеты и туман на вид тоже безобидные, не будь дурой. Что ты, как маленькая, ей-богу.

Тебе лишь бы спорить и запугивать, смотри, ну что тут может случиться. Висит себе на стене кусок стекла, непонятно, правда, зачем он там висит, но это же просто кусок стекла, не топор и не веревка, и не огонь. Чего бояться?

Я бы на твоем месте к нему не подходила. Ну что тебе за радость все время лезть куда-то, в самые неприятности. Не просто так его здесь повесили. Это очередная милая шуточка нашего дорогого хозяина, а ты идешь на провокацию, как последняя идиотка.

Ну да, я идиотка, но я не хочу бояться, мне надоело, поэтому я сейчас подойду к этой штуке и рассмотрю ее.

Ну, как хочешь, я предупреждала.

Да, я так хочу, и не спорь, мне надоело шарахаться от каждой тени, мне…

Я отразилась в нем, как-то вдруг, и – замолчала. Я смотрела на себя и думала, что я сошла с ума, что никого, кроме меня, в Здании нет, никакого хозяина, и что Здание живое.

Примерно двадцать лет страха и подозрительности смотрели мне в глаза, и как-то не верилось, что та, безумная, со встрепанными волосами, та, в зеркале – это я. Было, кажется, еще хуже, чем с голосом. Я смотрела на себя и чувствовала, что в горле набухает забытый уже ком, что сейчас глаза станут мокрые, ресницы слипнутся, а по щекам потечет горькая жалость к себе, и так стыдно, стыдно…

Вон, вон отсюда, куда-нибудь, потому что у нее уже кривятся губы и покраснел нос. Потому что она худая, издерганная, с дрожащими руками, с черными кругами вокруг воспаленных, испуганных глаз. Потому что она не может быть мной, она скорее призрак, тень, забитая сумасшедшая, она вызывает только жалость, жалость и недоумение. И все-таки это не картинка, не обман, это действительно я, такая, какая есть, ведь здесь по-другому нельзя жить. Это подарок мне – чтобы не забывала. Смотри, девочка, смотри – ты, помнится, хотела выйти отсюда? Куда ты пойдешь, где ты сможешь быть – такая? Смотри, девочка, смотри внимательно, запоминай каждую черточку, эти горькие складки у губ, – такие бывают в сорок – эту затравленность и робость в движениях – такие бывают у побитых собак. Нравится?

Смотреть было невыносимо. Я закрыла лицо руками и зажмурилась. Только бы не видеть, Господи, только бы не видеть, только бы…

Отражение тянуло, ждало. Требовало. А у меня уже не было сил ни на что. Я перестала жмуриться и посмотрела в зеркало сквозь пальцы. Отражение поправило жеманным жестом волосы и улыбнулось. По подбородку стекали красные капли. Оно вытерло их тыльной стороной руки, размазав по лицу. Я почувствовала холодную липкую пятерню на своих щеках, попятилась и закричала. По спине галопом мчался озноб, а в голове мелькало: «Я тебе этого плевка не прощу. И того, что крик такой слабый, – тоже. Гадина. Гадина, гадина…» Под рукой не было ничего тяжелого, но ведь это пустяки, правда. Еще не понимая, что делаю, я кинулась к зеркалу, сорвала его со стены и с такой силой грянула об пол, что чуть не потеряла равновесие. Миллионы, миллиарды блестящих мелких осколков брызнули в разные стороны. Я до сих пор, не понимаю, почему ни один из них не попал в меня. А впрочем… Зачем Зданию мелкая месть?

Я постояла над разбитым зеркалом минуты две и побрела к себе в комнату. Разом куда-то исчезли все мои хваленые достижения. Я шла по коридору, еле переставляя ноги, опустошенная, усталая, безумно усталая, шла, молчала и думала, что никто в этом Здании жить не может – ведь даже я в нем только нахожусь. В тот вечер я больше не разговаривала. Да и не только в тот вечер. У меня вообще пропала охота болтать без толку, думаю, уже навсегда.

А еще меня съедало изнутри предчувствие беды. Тогда я уже знала, что все в Здании происходит неспроста. Так или иначе, оно дает знать о своих намерениях, важно только заметить и понять этот знак. Хотя… Все равно ведь ничего нельзя сделать. И совсем не легче, когда заранее знаешь, что сегодня тебя будут жрать особенно активно.

По дороге в комнату я подобрала обрывок газеты, валявшийся посреди коридора. Газеты в Здании живут какой-то особенной жизнью. Я не знаю, откуда они появляются, куда исчезают. Однажды я собрала все газеты на трех этажах, ни одного клочка не оставила, свалила все огромной бумажной грудой и подожгла. Горело ярко, но без толку. На утро они появились снова, их было даже больше, чем обычно, ветер гонял их по коридорам и швырял в лицо, издеваясь и злорадствуя. А теперь только один несчастный обрывок посреди коридора, как бельмо на глазу. Зачем я его подняла? На пожелтевшей от сырости бумаге можно было прочесть всего две строчки, какой-то стих-уродец:

Дохлая кошка лапой елозит запретный клей -

Жди гостей.

Какая гадость. Меня передернуло. А в висках стучало: «Жди гостей. Жди гостей. Жди гостей…» И я приготовилась ждать. Не то, чтобы мне стало заранее страшно, просто я набралась пустоты и равнодушия. Иначе здесь нельзя. Нет уж, хватит меня пугать. Жди гостей. Надо же, запланированный визит. Жди гостей, хм. Погань ночная. Ничего у тебя не получится. Ни-че-го.

Ночь наступила совсем незаметно, просто все время было светло, и я только на минутку закрыла глаза, а когда открыла их, уже дышала ночной темнотой. Это было нечестно. Нельзя так. Неправильно. Я съежилась на диване, укутавшись в плед, и пыталась смотреть в окно. Как-то необычайно холодно было в комнате, ни одежда, ни плед не спасали. Через щели между стеной и дверью ловко просачивались ледяные сквозняки, пальцы на руках совсем закоченели, по телу гулял озноб.

Я еще подумала, что, наверное, снаружи опять зима, и если во дворе есть лужи, то они замерзли. Сразу как-то в голову полезли мысли о камине, или грелке, или костре, да-да, лучше всего костер, он живой, рыжий, к нему можно протянуть руки, он потрескивает и плюется искрами. В самой середке угли светятся белым и подмигивают, как лукавые старички. Костер. Да. От него исходит мягкое шерстяное тепло, окутывает с ног до головы и баюкает. И оранжевый свет пляшет на лбу, на щеках, и спокойно, так спокойно внутри…