Александра Лосева - ДОМ ПОЛНОЛУНИЯ

Касаясь стены рукой, я пошла туда, где, по идее, есть окно. В голову лезли чужие нехорошие мысли. Стандартный набор: что-то про жаркое дыхание голода, про желтые глаза с вертикальными зрачками, холодные пальцы, грязные лапы, про кого-то, кто во тьме стоит рядом, дышит в затылок и жаждет твоего страха. Главное – найти окно. Я так и твердила себе, стараясь не думать о тех, кто живет в темноте, так и твердила: окно, надо найти окно, надо найти окно, окно, окно…

Вдруг рука наткнулась на что-то теплое и мягкое, что завертелось и заерзало, но почему-то не убежало.

Я ни разу не видела в Здании крыс. Мне почему-то очень захотелось, чтобы это была просто крыса, чтобы она шмыгнула с противным писком куда-то в сторону и прекратила, прекратила, ПРЕКРАТИЛА булькать и хихикать, хватать мою руку маленькими цепкими лапками, облизывать мою ладонь, кусать мои пальцы и чмокать… Господи, оно же поднимается…

Я закричала, затрясла рукой, что-то шлепнулось на пол, зашуршало, завозилось, тут же чьи-то пальцы холодом коснулись моей щеки, кто-то жарко задышал в затылок, кто-то за спиной, кто-то рядом, кто-то, жаждущий моего страха. Я металась в темноте, не соображая уже ничего, пытаясь найти дверь в коридор, кричала, словно меня резали, натыкалась в темноте на что-то, что казалось живым и голодным, снова кричала. Здание вдосталь поиздевалось тогда надо мной. Не помню уж, как я оказалась в коридоре, а потом на лестнице, но только на пятый этаж я не спускалась еще как минимум неделю. Вот так. Вот так. Конечно, проще всего было бы спрыгнуть вниз из окна шестнадцатого этажа. Но это когда-нибудь потом, когда я совсем устану. А сейчас… Еще очень хочется жить.

Я перестала искать первый этаж.

Я перестала оставлять метки на стенах – это очень неприятно, когда каждая борозда, проведенная гвоздем по штукатурке, становится глубоким порезом на плече. Веди летопись, девочка, пожалуйста. Но не забывай, кто здесь хозяин.

Я перестала чертить планы этажей. Что толку, если каждый день комнаты меняются местами, а коридоры изгибаются по-новому. Что толку, если все мои писания угольком на газетных листах к утру покрываются липкими мазутными пятнами и нестерпимо воняют. Что толку – ЕСЛИ Я ДАЖЕ НЕ ЗНАЮ, НА КАКОМ ЭТАЖЕ Я НАХОЖУСЬ, ЧТО ТОЛКУ!?!

Я перестала исследовать лестницы. Они имеют привычку рушиться под ногами. Или утыкаться в тупик. Или становиться каменной башней без окон. Это чаще всего.

Я перестала открывать двери.

Раньше я открывала двери. Одну за другой, с упорством шизофреника, распахивала, заходила в комнату, осматривалась, выходила обратно. Если дверь была заперта, я ее выламывала. На это уходило немало времени, но зато мне не в чем было себя упрекнуть. Я верила. Я верила, что открою одну из них, может, самую неприметную и неказистую, открою, а за ней окажется выход. Глупо, да? Я в это верила. А теперь не верю. Потому что однажды открыла дверь, самую неприметную и неказистую, а за ней… Это до сих пор иногда снится мне по ночам. Отсюда нет выхода.

Нет выхода. Тогда зачем эти огромные наглухо запертые ворота, возле которых ветер взметает свои пыльные колонны? Зачем они тогда, если я не могу выйти даже из корпуса? Кого еще должны удерживать эти створки, кого? Ведь в Здании, кроме меня, никого нет… Я здесь одна, в этом лабиринте коридоров, некому бродить по двору и касаться шершавой поверхности стен. Я здесь одна.

Один раз, один только раз я засомневалась в этой непреложной истине. Мне было так страшно и беспомощно, это были ключевые слова моего существования – страх и беспомощность. Впрочем, почему «были»?

Я сильно задержалась в подвале, набирала еду на несколько дней. Внизу мне ужасно не нравилось, я старалась бывать там как можно реже и, соответственно, провизией запасалась на максимально долгий срок.

Еда в Здании – не ахти, какая, но все-таки есть можно. Первое время мне было очень любопытно, откуда она берется в подвале, ведь я все время забираю оттуда довольно солидную груду консервов, а их как будто меньше не становится. Кто приносит в эту хитро запрятанную кладовку банки с тушенкой, сгущенное молоко и сухари? Однажды я даже осталась ночевать в подвале, но долго потом об этом жалела. Сама не знаю, как заснула, даже кошмары не мучили, но только утром полки были идеально чисты, а я на неделю осталась без провизии. Я так ошалела от этой банальной мести, что больше не позволяла себе даже краем сознания задуматься, что и откуда берется. Честное слово, недельная голодовка действует лучше кошмаров. Да.

Но тогда я просто запасалась едой. Еле дотащив наверх целую кучу каких-то консервов и пакетов с сухарями, я пнула дверь ногой, вошла в комнату и свалила провизию на стол. Получилась солидная груда. Темнело, как обычно, очень быстро, я закрыла дверь, зажгла свет и села на диван. Было как-то особенно неспокойно. Вообще, вечера в Здании – вещь не из приятных, но тогда тревога приняла какой-то новый оттенок. А впрочем, что это я. Все здесь всегда одинаково.

Тумана не было, но подходить к окну почему-то не хотелось. Казалось, что кто-то наблюдает за моей комнатой, смотрит пристально, только и ждет, чтобы я пошевелилась, подала признаки жизни. Глупо. Ну не буду же я так сидеть до утра. Я вздохнула, поднялась с дивана и занялась едой. Развела малюсенький костерок посреди комнаты на двух больших кирпичах, нагрела себе немного воды. Заварка кончилась уже два дня как, поэтому чая, пусть горького и некрепкого, но все-таки чая, не предвиделось. Консервы оказались старые и несъедобные. Пришлось жевать сухари. Может, завтра что-нибудь изменится, а может, нет. Ведь это – моя комната. В ней никогда ничего не происходит.

Я задумчиво потягивала остывающую воду из жестяной банки, когда со Зданием что-то произошло. Что-то, чего, кажется, оно само не ожидало и боялось. Сначала дрогнули стены, потом звякнуло-дзынькнуло оконное стекло, мелко завибрировал пол под ногами. А потом вдруг все затихло. Абсолютно все. Не шуршали газеты в коридоре, не тек кран в душевой, не скрипели двери соседних комнат. И среди этой неожиданной тишины вдруг – топот бегущих ног в конце коридора, топот, приближающийся к моей комнате. И кто-то внутри, возле меня, тонко заныл, что этот топот не пронесется мимо, не исчезнет на лестнице, эти шаги остановятся именно возле моей двери, а может, распахнут ее беспощадным пинком, ворвутся в мою комнату, собьют меня с ног, и я снова буду метаться по углам, уворачиваясь от невидимых кулаков, только на этот раз не отделаюсь разбитым лицом, потому что сегодня он пришел сам, наверное, я надоела Зданию, и вот…

Я вскочила на ноги и бросилась зачем-то к окну, потом к двери, потом снова к окну. Я не знала, что делать, ожидание сменялось страхом, страх – ожиданием, а шаги все приближались. Я бестолково металась от стены к стене, а потом страх победил, и я забилась в угол между столом и окном, сжалась в комок и твердила про себя: «Нет, не может быть. Не может быть, нет, я здесь одна. Здесь никого, кроме меня, нет, никого нет, никого, никого! Этого не может быть, не может, я одна, Господи, я здесь совсем одна, совсем, здесь никого, кроме меня, нет, никого нет, никого нет, нет, нет, нет! Здесь никого больше нет! Никого больше нет! Нет!!! Нет…»