Уильям Ходжсон - Ночная Земля

Кроме того, расположенный на дне Великой Долины нижний мир был полон чудовищ, о чем свидетельствовала маленькая металлическая книга. Чудовища эти были весьма жуткими, чуждыми всему миру и никогда не объявлялись за пределами долины, которая образовалась, когда расторглась земля. Катастрофу эту сочли Концом Света, в который верили многие народы. Впрочем, так и было на самом деле; мир взорвался и раскололся, когда океаны хлынули на сушу, повсюду горел огонь, лили дожди, и хаос царил на земле. Многие решили тогда, что настал конец. Однако катастрофа стала началом Новой Вечности. Конец превратился в начало, а смерть — в жизнь, как бывает всегда.

Однако все это не относится к моему вопросу. Быть может, вы уже поняли, почему люди не стали опускаться в Долину в летучих машинах.

Возможно, иные искатели приключений и рисковали, бросаясь в пропасть с помощью подобных парашюту приспособлений. Те, кто сверху следил за прыжком, провожали их взглядом миль десять, а быть может и двадцать, а потом они навсегда растворялись во мраке, навсегда исчезнув из памяти рода людского.

Но когда народы превратились в Создателей Великой Дороги и неторопливо направились вниз в чудовищные глубины Великой Долины, они пришли вниз всеми миллионами, обладая достаточной силой, чтобы сражаться с чудовищами. После этого они и построили летающие корабли, до сих пор хранившиеся в Музее Великой Пирамиды, и возобновили основы Древней Цивилизации!

На этом я остановлюсь, потому что кто может точно сказать, чем руководствовались тогда люди. А я не могу дать сколько-нибудь обоснованный ответ. Тем не менее, как вы знаете, все идет по кругу, и со временем люди Великой Пирамиды забросили воздушные полеты, — отступив, как сказали бы мы сейчас. Но так бывало всегда, как может отметить всякий, кто размышлял об истинных путях и обычаях жизни. Однако я должен продолжить свое повествование и записать то, что воспринял и ушами и пальцами; я уже упоминал, что, спускаясь по Великому Склону, ощутил перемену воздуха; воистину, я оказался в новых, неизведанных глубинах, лежавших ниже тех, на которых располагался Великий Редут. Я находился внизу, окруженный кромешной тьмой, и воздух здесь был плотнее, напоминая воздух нашего времени. Впрочем, я не знаю, в какой именно мере, и ориентируюсь на чистую догадку.

Воздух действительно сделался плотнее и активнее, потому что вода, когда я стал ее разводить, вскипела в чаше и даже выплеснулась из нее. Мысль сия о многом говорила моему рассудку, пока я готовился к трапезам посреди Вечной Ночи, царящей на Великом Склоне.

Словом, вы уже знаете о том, что приходило мне в голову, о больших и малых чудесах, случавшихся со мной, и тем самым разделяете и мои открытия, и мои тревоги. К этому времени, как я уже говорил, мой спуск длился уже шесть дней; мне казалось, что я уже погрузился в самые недра мира, ибо пути моему не было конца.

И когда я был готов окончательно поверить в это, передо мной замаячил слабый и неровный свет. Не знаю, способен ли я передать на бумаге свое великое ликование и надежду: душа моя уже истосковалась по благословенному свету; и я все время надеялся, что спускаюсь не в полный мрак.

Поднявшись на колени, я поглядел, напрягая зрение: и вот — внизу был свет. Но вдруг мне показалось, что надежда и фантазия одурачили меня и что нет его. Но, поглядев снова, я убедился в том, что вижу огонь. О! Меня разрывало желание броситься вниз, пробежать остаток пути, и я покорился ему. Но, не успев сделать и нескольких шагов, споткнулся, ощутив жестокую боль. Пришлось покрепче стиснуть зубы, прежде чем боль оставила меня.

После этого я вновь опустился на четвереньки; так прошло более часа, я часто глядел вдаль, и свет сделался более очевидным, однако он не прекращал мерцать самым странным образом. Через шесть часов я уже решил, что приблизился к источнику света. Чувства мои обманули меня: свет колыхался где-то вдалеке, до него было еще три часа ходу. Все это время я спускался вниз, но склон стал теперь не столь темным.

Наконец я остановился и поднялся на ноги, чтобы лучше видеть свет. В тот же самый миг послышался далекий звук, — словно некое странное чудовище трубило в ночи. Я немедленно опустился на четвереньки и попытался вжаться в землю между камней, чтобы приближающейся неведомый зверь не заметил меня.

Однако я ничего не увидел и еще час спускался по склону, а звук тем временем становился все сильней и сильней.

Когда же, наконец, я воистину приблизился к источнику света, еще скрытому огромными скалами, то повернул налево и шел половину мили. Свист же становился все громче и громче, и теперь казалось, что сама земля изрыгает дикий вопль. Я старался идти осторожнее, а потом, преклонив колена между трех скал, принялся рассматривать дальнейший путь.

Тут я понял, что нахожусь в огромном ущелье; левая сторона его находилась далеко от меня, и я видел ее, лишь когда пламя вспрыгивало повыше. Справа оно с постоянной яркостью освещало откос ущелья, уходивший вверх, в Вечную Ночь. Передо мной маячила цепочка далеких и неясных огней. Словом, я наконец достиг окончания Великого Склона, однако ущелье уводило в глубины более далекие.

Наконец я возобновил путь, и скалы передо мной расступились, как говорят моряки, открыв синее пламя, извергавшееся из земли, посреди великих утесов, похожих на собравшихся на поклонение гигантов.

Сие пламя не слишком озадачило мой рассудок, успевший увязать далекое зарево со свистом и ревом. Однако порожденное природой удивительное зрелище потрясало чувства; пламя плясало, иногда съеживаясь до какой-нибудь сотни футов, а потом с оглушительным ревом взмывало к предельным высотам, образуя ослепительный факел, футов, должно быть, в тысячу, который освещал тогда бока ущелья, и я мог видеть его во всю ширину, — на семь примерно великих миль, удивительно ясно и четко, тогда-то становился заметным и откос горы, составлявшей правую сторону ущелья во всей ее погруженной в ночь беспредельности.

Вполне естественно, что я довольно долго глазел на это чудо и успел хорошенько осмотреться. Вокруг меня лежала пустыня. И на всем многомильном протяжении своем она была покрыта унылыми камнями. Передо мной простиралось великое ущелье, то тут, то там освещенное далекими огоньками, как бы выплясывавшими каждый свою пляску.

Вновь хорошенько приглядевшись к Великому Пламени, я не заметил возле него признаков жизни, а потому отправился дальше. Долго шел я в свете синего огня; нередко передо мной ложилась длинная тусклая тень, а потом, — о! — внезапная вспышка вдруг озаряла ущелье восхитительным светом, и тень моя густела и укорачивалась.

Я часто поворачивался, чтобы поглядеть на пляску огромного пламени, величавую и для глаз, и для моего духа… пламени, знающего Великую Вечность. Я даже попытался представить себе те несчетные века, в течение которых огонь вершил свою пляску у подножия Великого Склона, не имея и единого зрителя. Поймите же и вы все запустение того края, ощутите глубину моего одиночества.