Кирилл Партыка - Подземелье

Сердце вот тоже не в порядке, бухает, словно кто внутри сваи забивает.

Вдруг послышался ему на улице невнятный разговор. Сперва вроде издалека, потом все ближе и ближе. Кочегар опять навострил уши. Не понять, то ли двое беседуют, то ли один сам с собой.

Бормотание настолько уже сделалось явственным, что и слова стало можно разобрать. Точно, один кто-то разглагольствовал, и не сам с собой, а — удивительно — к нему обращался, к Егору.

— Ты что думаешь, — бубнил, — космонавтам в космосе лафа? Вот, хрен тебе! Их там голодом морят. Хоть бы корочку сухую дали. У власти орлиной орлят миллионы и ими гордится страна! И затянул песню, но не просто так, а ехидную, с подковыркой.

Дескать, погоди, дождешься…

Да что ему здесь, центр управления полетом, что ли?! Чего привязался? И кто ж это изгаляется? Совсем уже окабанели! Нет, надо выйти, да ввалить, чтоб в другой раз неповадно было.

Матюхин огляделся, что бы такое потяжелее в руку взять. Но балабол незваный не унимался, катил бочку почем зря:

— Хреново космонавтам. Менты им выводку обломили. Сам пойдешь парашу выносить.

Ты на лампочку глянь, не видишь, что ли?

Егор глянул на лампочку. Действительно, плавал вокруг нее в воздухе какой-то предмет, только не на космический корабль и не на парашу похожий, а на человеческую голову, если, например, ее топором от туловища отрубить. И знакомая ведь оказалась голова. Тому бедолаге она принадлежала, которого медведь за огородами завалил. Выходит, топор-то тут и ни при чем.

Егора взяла оторопь, а голос вдруг заревел у него прямо в голове:

— Я помню тот Ванинский порт!.. Это что? Грязь зеленая кругом! В шизо захотел, падло? Или в стойло тебя поставить, чтоб машкой сделали? Я вас, мудачье, всех в прорабов перестройки перекую!

Кочегар осмотрелся и обмер. По делу начальник отряда хайло раскрыл. Когда ж это он у себя на рабочем месте гадость такую успел развести? И на топчане, и на столе, и на стенах плесень какая-то поналипла. Кто же это ему подлянку подстроил? Не иначе — «обиженные».

Голос не унимался, но теперь не то под «бугра» молотил, не то под «шестерку» воровскую, оборзевшую:

— Тебе, петух ты коцаный, спикер парламента что, фраер? Шуруй, сука, в топке, хорош припухать! У космонавтов дубарь, в натуре.

Матюхин сполохнулся. За «петуха» надо бы и спросить, нельзя так оставить. Но ведь, правда, забыл совсем про печь. А та уже и гудеть перестала. Егор схватился за лопату и обнаружил, что угля нет ни куска. Мать честная! Был же уголь, хоть завались, сам натаскал. Куда же делся?

— Нечем топить, сам в печь полезай, космонавты мерзнут, — скомандовал голос. — Именем Российской Федерации!..

Тут догадался Егор, что это замдиректора жилконторы хочет его со свету сжить.

Сколько раз уже выгнать собирался: пьяница! — кричал. А сейчас подстроил все и подговаривает в печь. Ага, щас! Я те, курва, дам — в печь! Матюхин схватил гаечный ключ. Где затаился-то? Покажись, гнида, разберемся, чо почем!

В ту самую минуту скрипнула дверь, прошаркали шаги по лестнице и появился в котельной человек. Пересек, не спеша, помещение, сел на лавку возле инструментального стола, руки положил на заросшую грязью крышку. Знакомый вроде человек, поселковый, а кто такой, никак не определить, потому что голову держал он низко, лицо прятал в тени, только пальцами по железу столешницы постукивал.

То ли дым из затухающей «домны» полз по кочегарке, то ли пар из системы просачивался. Сгорбившийся у стола силуэт расплывался, противно шевелился по краям, вроде как и не одежка была на нем, а прорастал прямо на глазах какой-то извивающийся мох, или шерсть, или вообще не из твердого вещества он весь состоял.

Егор крепко потер кулаками воспаленные веки, но резкость все равно не навелась.

Тогда его взяло сомнение. Никакой это не замдиректора. Заморочки сплошные.

А пришелец опять взялся «порожняки толкать».

— Куда ты уголь подевал? Пропил, к бабке не ходить!

Егор хотел крикнуть, что не для чего ему уголь пропивать, своего пойла до хрена, но опять ему слова не дали. Рявкнул замдиректора или кто он там такой:

— Нету угля! Нету! Лезь, сука, в печь, а то хуже будет!

— Чего орешь? Чего же еще хуже может быть? Как же, разбежался, шнурки токо погладить… А вот этого не пробовал?

Егор поднял увесистый ключ.

Но гад этот все так же сидел, пригорюнившись, вроде и не он тут только что горло драл. Матюхин ошалело стрельнул взглядом в замерший на стуле сгусток мути и не решился ударить. К тому же, с одной стороны, правда, совсем замерла «домна», ни гуда, ни полыхания. Да как же может быть такое, только что ведь бушевала!

Егор, косясь на пришлого, лязгнул рычагом, сдвинул заслонку. Нутро печи затянуло непроглядной мутью, клубился в ней густой тяжелый туман, будто туда воды плеснули, и не угадывалось сквозь него, теплятся еще угли или совсем погасли. Но шел ведь жар. Чувствовал его Егор и лицом, и руками, и даже сквозь одежду кожу припекало.

За спиной послышался то ли негромкий скрежет.

Кочегар обернулся и не понял сперва, откуда идет звук. Но, присмотревшись, сообразил, что это чертов мужик скребет ногтями по железной крышке инструментального стола. На глазах у Егора ногти росли, лезли желтыми стеблями из пальцев, загибались вниз и все драли с отвратительным скрипом металл. Пальцы укоротились, разбухли, как обмороженные, по ним побежали толстые, черные волосья, и рука сделалась не рука, а звериная лапа.

Зхр-р-р-р… — противно визжало железо под кривыми когтями. Зхр-р-р-р…

Егор хотел крикнуть, замахнуться ключом, но муть из печи вдруг выплеснулась в котельную, пошла клубами по помещению, словно чернила в воде, заволокла все до потолка, сглотнула лампочку. Матюхин увидел, как из сгущающейся слоистой пелены выдвинулся кто-то страшный, клыкастый, покрытый клочковатой шерстью, и был это вовсе не человек, а вроде как медведь, должно быть, тот самый, что бегал по поселку на задних лапах. На плоской его башке торчала почему-то форменная фуражка, не то ментовская, не то как у дубаков в зоне.

Сквозь ужас кочегар сильно удивился: что еще за причуды такие, откуда взялся на животном головной убор? Но человеко-медведь шагнул к нему, вытянул перед собой руки-лапы. Матюхин отпрянул, почувствовал, как сзади укусил его раскаленный край печного зева. Все вокруг завертелось, полетело к чертовой матери. Егор услышал пронзительный вопль, но так и не успел понять, что это был его собственный голос. Нестерпимый жар охватил все тело, словно разом вспыхнула промасленная роба, и более уж ничего на этом свете не увидел и не почувствовал Егор.

Едва только посерело за окнами, опять зашелся телефон. Раиса, бормоча проклятья, скрыла голову под подушкой.