Мария Барышева - Увидеть лицо

— Информация! — Алина опустилась на ручку дивана, спиной к Ольге. — А вы уверены, что кто-то вытащил ее из нас?! Может, мы сделали это сами, просто кто-то нам в этом посодействовал?! Это место слишком особое. Наши потребности, наши желания, наши страхи… Комнаты, обставленные именно так, как мы любим. Сигареты, которые мы курим. Одежда нашего стиля и размера. Еда… Олег нашел здесь "Невское", а Борис — "АйСерез". Жора, скажи, какой фильм ты любишь, и я найду его в этом шкафу! Кристина, какие духи тебе нравятся?! Я уверена, что ты нашла их либо в своей комнате, либо в ванной. Кто любит архитектурный стиль "аля избушка"?! Резные наличники, деревянные кружева… Весь третий этаж такой!

Жора резко передвинулся в кресле, и Алина, уловив это движение, кивнула.

— А пруд возле дома, который я так хотела заиметь?! А бассейн с зимним садом — кто хотел такой — Света?! Или, может, ты, Кристина?!

— Я, — мрачно сказал Петр, постукивая пальцами одной руки по запястью другой.

— Вы можете — уже в который раз — сказать мне, что это совпадение, что такие вещи вполне могут быть в богатом особняке… но в нем не может быть моей книги, которая существует лишь в моей голове! В нем не может быть Жоркиных картин, которые никогда не были им нарисованы в реальности — они пока что написаны лишь на полотне его мозга! Об этом можно узнать… но создать это можем только мы!

— Подожди, — Олег откашлялся. — Ты хочешь сказать… что…

— Мы, — повторила Алина и чуть развела перед собой раскрытые ладони, словно удерживая в них большой шар. — Но каждый из нас устроен индивидуально. У нас свои представления и понятия, свое видение чеголибо и свои знания. Вспомните тот давний спор между Ольгой и Борисом по поводу вина! Борис утверждал, что шабли — сухое вино, тогда как Олька с пеной у рта доказывала, что оно сладкое! Вспомните, как он удивился вчера, когда попробовал это вино. Ведь он был уверен в своей правоте — так же, как и Ольга. Он был настолько потрясен, что не забыл об этом даже после того, как нашли Свету. Помните, что он сказал, когда мы видели его в последний раз? Когда он уходил в гостиную?

— А шабли — сухое вино, — пробормотал Жора, сжимая и разжимая свои огромные кулаки. — Но я-то подумал, что у бедняги просто крыша поехала… после того, как… — он украдкой взглянул на Олега, но Кривцов сделал вид, что взгляда не заметил.

— И что в этом такого? — с легким презрением спросила Марина. — кто-то из них ошибся…

— Нет. Никто из них не ошибся. Они оба были правы. Борис был прав, потому что разбирался в винах — это же очевидно. А Ольга была права, потому что в этом доме шабли было сладким вином. Она считала, что шабли — это сладкое вино, и оно здесь оказалось именно таким, каким она его считала, потому что это была ее вещь! Она хотела ее здесь видеть. Если бы это вино хотел бы здесь видеть и Лифман, то тогда, скорее всего, на кухне оказалось бы два вида шабли. Сухое и сладкое.

— Подожди, но ведь это ее любимое вино! — Жора недоуменно посмотрел на одеяльный сверток на диване. — Уж всяко разбираешься в том, что любишь и постоянно употребляешь!

Алина покачала головой, и в этом жесте была безнадежность. Она соскользнула с подлокотника и села на диван рядом с Ольгой, опершись одной рукой на сиденье.

— Шабли… Красивое название. Довольно известное. Благородство, шик… если хотите, понты.

— Думаешь, на самом деле она никогда не пробовала этого вина? — медленно произнес Виталий — так же медленно, как медленно поворачивалась его голова в сторону Алины одновременно со словами.

Он не спрашивал и не утверждал — интонация была совершенно индифферентной, словно Виталий вслух читал неинтересную книгу, но во взгляде вопрос был — столь же явный, сколь и нежелание услышать на него утвердительный ответ. Взгляд был страшным, и внезапно Алине отчегото подумалось, что именно такие глаза бывают у смертельно больного человека, который спрашивает у врача, правда ли, что он умирает. Она поежилась, чуть передвинув руку, ладонь проехалась по мягкой обивке дивана, скользнула под одеяло, которое Ольга натянула себе на голову, и внезапно угодила во что-то теплое и влажное. Вздрогнув и сморщившись, Алина выдернула руку, и свет люстры лег на ладонь и пальцы, густо измазанные неестественно яркокрасным. У основания указательного пальца почти сразу же набухла тяжелая капля и с невесомым звуком шлепнулась ей на бедро, оставив на джинсовой ткани темное пятнышко.

Она вскочила, одновременно разворачиваясь и судорожно тряся испачканной рукой в воздухе. Попыталась крикнуть, но вместо крика получился лишь задыхающийся сиплый звук. С пальцев слетели еще несколько капель, потерявшись в серебристом ковровом ворсе. В следующий момент нога у Алины подвернулась, и она села на ковер, глядя, как остальные подходят к дивану. Ей казалось, что они делают это страшно медленно, словно считали, что в этом все равно уже нет никакого смысла, что уже и так все ясно.

Виталий резким движением откинул одеяло, и Жора, зажав рот ладонью, отвернулся. Кристина глубоко, с подвыванием вздохнула и попятилась, дергая головой.

Ольга лежала на боку, отвернувшись к спинке дивана и уютно свернувшись калачиком, положив одну руку под голову. Другая была переброшена через бедро на живот. Тонкая кофточка чуть сбилась наверх, обнажив полоску загорелой кожи. Бровиусики расслабленно разъехались к вискам, глаза были плотно закрыты, и могло бы показаться, что Ольга мирно спит, если бы не нож, всаженный в левую сторону шеи почти по рукоять, — зеленую треснувшую рукоять, наполовину обмотанную изолентой, с нацарапанной на ней тигриной мордой. Нижняя губа Ольги чуть отвисла, так что видны были испачканные кровью ровные зубы. Сиденье дивана и часть одеяла промокли от крови, приобретя густой темнобордовый цвет, и пятно все еще продолжало расползаться по светлой кожаной обивке, хотя сердце, выталкивавшее кровь из тела, уже остановилось, смуглое лицо Ольги из золотистого стало белосерым, странно прозрачным, и по словно резко истончившейся в подглазьях коже стремительно растекались сизые тени. Щель между спинкой и сиденьем была очень узкой, и здесь кровь застоялась жутким густеющим озерцом.

Им понадобилась секунда, чтобы осознать и принять происшедшее, а потом все восьмеро резко отскочили от дивана в разные стороны, и каждый теперь стоял один, и за спиной у него была безопасная стена, и взгляд испытывающе впивался в остальные лица, теперь кажущиеся незнакомыми, и во взгляде был страх, и мышцы напряглись до предела. Но если все отскочили куда придется — лишь бы подальше от остальных, то один человек стоял именно там, где ему было нужно оказаться, — возле окна, недалеко от балконной двери, где до самого пола спускались тяжелые белые шторы и стояло очередное кожаное кресло.