Мария Барышева - Увидеть лицо

— Ну, что, суки! — заорал Алексей. — Колитесь — кто?! Или будете дальше втирать, что кто-то шастает по дому?! Про потайные двери будете втирать?! Мы все здесь были! Никто сюда не входил! Никакой ловушки не было! Здесь нет никого, кроме нас, никого! Нет и не было! Кто, суки?!

— Кто сделал, тот первым всегда и орет! — дрожащим голосом сказала Марина, прижимая к стене вывернутые ладони. Петр в отчаянье ударил кулаком по раскрытой ладони.

— Но когда?! Как?! Мы же все были друг у друга на виду! Все время! И ее видели! И когда вы трое уходили, мы друг с друга глаз не спускали! Это же невозможно! Никто не подходил к дивану! Только ты! — он бросил на Алину тяжелый взгляд, стукнувший ее, точно булыжник. — Но ведь ты была на виду… все бы заметили… все!

— Ловушка…. прошептала Кристина. — Снова ловушка…

— Нет, это сделали руками, — дрожащим голосом произнес Жора, не сводя глаз с Харченко. Полоска кожи под задравшейся кофточкой отчегото притягивала его взгляд, как магнит. Хотелось прикоснуться к ней — теплая ли она или уже начинает холодеть. Он вспомнил, как совсем недавно в бассейне Ольга жадно прижималась губами к его губам… сейчас они были в крови и уже остывали. Желудок его судорожно сжался, и Жора подумал, что теперь он очень хорошо понимает тот истерический приступ, накрывший Бориса в холле. Жаль, что ювелир мертв, и он не может сказать ему об этом. Вершинин сглотнул и снова заговорил — большей частью для того, чтобы отвлечь собственный желудок: — Воткнули точно в сонную артерию и сразу же повернули, чтобы рана не закрылась — это видно. Я думаю, она умерла очень быстро. Наверное, даже не проснулась… даже не поняла, что умирает.

— Она много выпила, — глухо сказал Виталий, глядя на рукоятку ножа. — Она просто вырубилась.

— Но мы же должны были заметить! — взвыл Олег. — Мы же должны были что-то услышать хотя бы…

— Мы были очень заняты, — Виталий повернул голову в сторону Марины и в упор посмотрел на нее. — Тут же паук бегал — забыли, какой был переполох. Все носились, орали… что тут можно было услышать?!

Марина втянула голову в плечи.

— А чего ты на меня так смотришь?! Думаешь, это я?! Спрятала это чудовище, а потом посадила себе на руку?! А потом…

— Она сразу же залезла на шкаф, — неожиданно пришла ей на помощь Алина. — Все это видели. У нее просто не было бы времени.

— Зато оно было у всех остальных! — зло сказал Жора. — Смотрелито на насекомое, а не друг на друга. кто-то просто, пробегая мимо дивана, воткнул нож ей в горло, и подключился к общему бедламу, как ни в чем не бывало! Господи, мы паука убивали, а она там… умирала…

Алина сжала губы и потерла ладонью щеку. Щека почему-то оказалась мокрой, и это было странно — жалко теперь было только себя.

— Хватайся второй!.. Быстрее! Уцепись за что-нибудь! Я не могу!..

Она взглянула на белое лицо Ольги, на тонкую бровь, теперь кажущуюся особенно черной, и отвернулась.

По комнате растеклась тишина — тяжелая, страшная. Все застыли — никто, казалось, даже не дышал. Рваные взгляды, лихорадочные мысли, стук собственного сердца, как никогда громкий и как никогда родной, холод, бегущий по изгибу позвоночника, прижатого к твердой стене. У кого-то дрогнул палец, у кого-то дернулась на виске жилка. Раздувающиеся ноздри, подрагивание ресниц, язык, скользнувший по губе, чуть повернувшаяся голова, чуть изменившийся отблеск света в глазах — все замечалось, все заносилось в реестр, — мельчайшие штрихи сливались в единое целое. Антология подозрений. Антология опасности. Антология страха, очерченная восьмиугольником, в каждой из вершин которого был человек. Воздух в комнате словно утратил прозрачность и легкость, вставал комом в легких, будто вместо воздуха комната вдруг наполнилась мутной студенистой жидкостью, в которой сгущалось что-то жуткое. Они смотрели друг на друга, и за чьимито глазами притаилась смерть с ухмылкой, лишенной плоти, — большая шутница, чьи шутки понять способны лишь те, кто открывают для нее дверь и приглашают войти.

Начали раздаваться монотонные, едва слышные звуки — со сдвинутого, промокшего одеяла очень медленно зашлепали на ковер тяжелые густые капли. В пепельнице на столике рядом дотлевала чья-то сигарета, и тонкая струйка дыма по прямой выматывалась к потолку, постепенно становясь все тоньше и тоньше, пока сигарета не погасла, превратившись в хрупкий столбик пепла. Тишина стала невыносимой, взгляды прыгали все быстрее и быстрее, сталкивались, летели по кругу — безостановочная, безумная карусель. Вздернувшаяся бровь, капля пота на лбу, вдох, выдох, удар сердца, дрогнувший кадык, сжавшиеся пальцы… кто?! кто?! кто?!..

— Кто?! — взвыла вдруг Кристина, расколов тишину. Ее взгляд продолжал прыгать по лицам остальных, но теперь в нем было очень мало осмысленности и очень много беспредельной животной мольбы. — Не убивайте меня! Я все вам отдам! Если вы меня убьете, то ничего не сможете получить! Кто ты?! Я все сделаю!.. только пожалуйста не убивайте меня!.. Да, я воровала, но это было давно! Я больше ничего не делала! Я не хотела обедать в твоей столовой! Это все Светка! Светка! Мамочкааа!

По ее лицу текли слезы, капая с подбородка, пальцы судорожно сжимали болтающиеся на шее кресты и амулеты. Чернокрасные волосы Кристины как-то сразу потускнели, поникшая фигура казалась сломленной, жалкой, и каждый брошенный на нее взгляд словно добивал ее, пригибая все ниже и ниже к полу, и смотреть на нее перестали — сейчас Кристина была зеркалом, в котором, мог отразиться кто угодно из них.

— Ты принесла что-нибудь с собой? То, о чем хотела рассказать?

Виталий уже не стоял возле стены, а медленно шел на середину комнаты, чуть пригнувшись. Движения его были плавными, осторожными, словно у хищника, подкрадывающегося к добыче. Он смотрел в пол, и остальные не сразу поняли, кому он задал этот вопрос, — они поняли это только тогда, когда в гостиной прозвучал другой голос.

— Сейчас это не важно.

— Что ты принесла с собой? — повторил Виталий, остановившись на пересечении взглядов и по-прежнему не поднимая глаз от пола, словно ему было больно двигать шеей.

Алина вытащила руку из кармана, и на ковер просыпались увядшие цветы, пронзенные спичками, — жалкие, поникшие, побуревшие, еще на лету теряющие свои лепестки, — словно маленькие мертвые человечки, так и не попавшие на свой великий цветочный бал. Скомканный парашютик одуванчика зацепился за ее ноготь, словно не желая с ней расставаться. Она тряхнула рукой, потом сжала пальцы в кулак.

— Господи, что это? — прошептала Марина, царапнув стену длинными ногтями. — Что это за гадость?

Ей никто не ответил. Алина облокотилась на кресло, глядя на увядшие цветы, потом улыбнулась, если можно было назвать улыбкой механически поддернувшиеся вверх уголки рта.