Мария Барышева - Увидеть лицо

Проведя на софе сорок минут, Марина закрыла журнал, придирчиво осмотрела свои ногти, после чего позвала Тонечку, и та появилась стремительно, точно ее принесло неожиданным порывом ветра.

— Тонь, подготовь мой костюм, который я вчера купила — помнишь, персиковый?.. и позвони шоферу. Пусть подгонит машину через полчаса. Я поеду в "Гебу", а потом, может быть, загляну в пару магазинов… И предупреди — если в салоне еще хоть раз будет пахнуть табаком, я его выгоню!

— Сейчас все сделаю, Мариночка Владимировна! — прощебетала домработница и упорхнула.

Спустя сорок минут Марина вышла из своего особняка, надевая солнечные очки. Тонкий, воздушный шарф окутывал ее голову и длинную шею. Она шла грациозной, величественной походкой, продуманно покачивая бедрами, и проходившие по улице мужчины смотрели на нее восхищенными тоскующими глазами. Состоятельный сосед, прогуливавший своего мрачного питбуля, отвесил ей неуклюжий комплимент, и она снисходительно кивнула ему. Он уже не раз пытался пригласить ее в ресторан, но Марина деликатно отказывала — во-первых, в нем не было шика, вовторых, он казался довольно скучным типом, а втретьих, вряд ли он был стоящим любовником. Наверняка недалеко ушел от своего коренастого жутковатого пса.

Шофер распахнул ей дверцу, как обычно восхитившись безукоризненной внешностью хозяйки. Марина, одарив его холодным взглядом, скользнула в салон и сразу же потянула носом. Нет, табаком не пахло — его счастье! Она еще могла выносить табачный дым на разнообразных светских тусовках, но только не в собственной машине или в собственном доме.

Она отлично провела время в "Гебе", пройдя весь комплекс процедур, специально составленный ее сотрудницами персонально для нее, напоследок посетив вертикальный турбосолярий, — Марине показалось, что ее кожа стала слишком уж бледной. Весь персонал салона окружил ее предельным вниманием, старательно следя, чтобы хоть что-то, не дай бог, не пошло не так. Вокруг нее хлопотали, ее осыпали комплиментами и почти к каждой процедуре приступали с крайней осторожностью, чтобы Марина не подумала, что действительно остро в ней нуждается. Под конец она выпила пару чашек крепкого зеленого чая с двумя маститыми стилистками и молоденьким, очень нервным, но очень талантливым парикмахером, и ушла, напоследок предупредив, чтобы кто-нибудь из них обязательно приехал в ее дом к половине седьмого, чтобы уложить ее роскошные волосы. Вечером она была приглашена на открытие выставки жутко модного голландского флориста.

После "Гебы" Марина встретилась с двумя подругами, и они посвятили несколько часов хождению по дорогим фирменным магазинам, после чего машина каждой оказалась, как обычно, забита бесчисленными пакетами и пакетиками. В одном из магазинов Марина приобрела чудесное вечернее платье — сплошь бледноаметистовый шелк и органза, а к нему купила очень красивый серебряный гарнитур. О деньгах можно было не задумываться — денег было много, и тратить их было бесконечно приятно.

Прибывший в указанное время стилист соорудил из ее волос настоящее произведение искусства, украшенное сверкающими серебряными нитями. Марина в новом платье и гарнитуре, с потрясающей прической долго с мягкой улыбкой рассматривала себя в зеркалах, благосклонно слушая захлебывающийся Тонечкин восхищенный шепоток.

На мгновение на нее вдруг накатила тревога, почти ужас. Она вздрогнула, и вздрогнул ее обожаемый двойник в серебряном озере, словно подернувшись рябью.

А вдруг всего этого нет. Вдруг все это тебе лишь кажется? Ведь нет ни тебя, ни "Гебы". Разве ты забыла?

Она яростно мотнула головой, и ее серьги нежно звякнули, и тотчас чей-то далекий ласковый голос произнес где-то в голове:

— Не беспокойся. Взгляни на себя. Разве такое может казаться? Это — и только это настоящее! Разве не так?

— Так! — произнесли ее губы. Тыльной стороной ладони Марина дотронулась до своей щеки и провела до уголка глаза, наслаждаясь прикосновением к собственной мягкой бархатистой коже.

— Богиня! — щебетала Тонечка, танцуя вокруг. — Чисто богиня! Ох, Мариночка Владимировна, современные мужики вас недостойны.

Марина согласно улыбнулась. Впрочем, других не было, и с этим, волейневолей, приходилось считаться.

Вскоре за ней заехал ее новый друг — Эдуард, владелец крупнейшего в Волжанске автосалона. Он прикатил на своей шикарной большой машине — Марина совершенно не разбиралась в марках — машина была красивой, и этого ей вполне хватало. Ей нравилось, что Эдуард не пользуется услугами шофера, а водит сам — она всегда считала, что мужчина кажется более мужественным, когда самолично сидит за рулем. Возможно, он и вызовет шофера на обратную дорогу, но сейчас он один — и это главное.

На выставке было людно, и Марина с небрежным удовольствием принимала комплименты и восхищенные взгляды от мужчин, обращавших на нее куда больше внимания, чем на экспонаты или на своих спутниц. Эдуард ревновал и похаживал вокруг, словно раздраженный лев. В глазах женщин прорастал бессильный лед, и их приветливые голоса походили на змеиное шипение. Подруги и приятельницы целовали воздух рядом с ее щекой, и в движениях их губ была бешеная зависть. Официант, разносивший шампанское, остановился возле нее, с легким поклоном протягивая поднос, и Марина неохотно, но все же взяла бокал с пенящейся жидкостью. Она не очень любила алкоголь. Отпив глоток, она отвернулась от безмолвно застывшего официанта, который для нее был лишь неким безликим и бесполым существом, и снова окунулась в набежавшую волну восхищенных улыбок и медовых голосов. Официант, сделав шаг назад, взял с подноса один из бокалов, осушил его в пару глотков и, глядя сквозь него на золотоволосую красавицу, произнес с легкой усмешкой:

— Ну, вижу, тебя и спрашивать смысла нет! Спи, золотая моя Нарцисса. Спи…

Олег открыл глаза, отчаянно зевнул, потом поднял голову и недовольно потер отпечаток руля на щеке. Он устал — отчаянно устал — так, что заснул прямо в машине. Слава богу, что он сделал это уже после того, как припарковался.

Он вылез, запер свою любимую "блондиночку", любовно похлопал ее по крылу и направился к подъезду. И с чего он так устал? Впрочем, это было не так уж важно. Важно было, что сейчас он будет дома, а дома — мама, которая откроет ему дверь, растреплет ему волосы, разогреет вкуснейший ужин, и, пока он ест, будет сидеть рядом, слушать его болтовню и, качая головой, говорить, как обычно: "Олежа, когда же ты повзрослеешь? Олежа, когда же ты перестанешь заниматься ерундой? Олежа, тебе тридцать четыре, а ты все еще ведешь себя так, будто тебе лет одиннадцать!" А потом он немного повозится со своей чудесной коллекцией…