Дэвид Сосновски - Обращенные

А еще есть кусочки, которые мы добавили сами. Например, вопль «Рэнфилд!», который мы вместе издаем каждый раз, как только Рэнфилд появляется на экране или хотя бы мелькает в кадре.

Я: «Официант, у меня в супе муха». Исузу: «Всего одна? Приношу свои извинения…» Роз: «Пурум-пурум».

В первый раз, когда мы это делаем, Робби вздрагивает, но вскоре начинает схватывать, — точно так же, как постигает смысл нашей привычки вполголоса добавлять «-батор» всякий раз, когда Рэнфилд произносит слово «мастер».

А потом Робби делает нечто такое, чего я от него не ожидал.

— О-о-о, — произносит он, словно бы обращаясь сам к себе, — определенно должны остаться следы…

Наградой ему служит хихиканье Исузу и Роз, но на мой взгляд… На мой взгляд, он сделал одну вещь, которую делать совершенно не стоило: он напомнил мне о шрамах на бедрах моей маленькой девочки. Я пристально смотрю на него, сидящего на другом конце дивана — смотрю, как он сияет, выиграв по очкам при поддержке двух третей аудитории, его пальцы переплетаются с пальцами Исузу, их руки покоятся у нее на коленях. Потом его пальцы быстро сжимаются и разжимаются — и еще раз.

Я выключаю видео, и мы снова смотрим телевизор. И что там? Знакомые глаза на знакомом лице, только лицо чуть-чуть помоложе — и сияет, сияет. Неужели уже пора? А вот те же самые глаза на том же самом лице, только лицо чуть-чуть постарше — неподвижные, сосредоточенные, полностью поглощенные созерцанием своей младшей инкарнации там, на экране, которая явилась к нам «живьем» — разумеется, в кавычках, — из некоего тайного «где-то», где хранится история.

Упс.

Упс… и… что?

Не могу сказать, что это было задумано заранее только потому, что я думал об этом ранее — о том, чтобы одним глазком заглянуть в маленькое сердечко Маленького Бобби Литтла. Только потому, что я представил, как его локти упираются в колени, а подбородок покоится на стиснутых кулаках, и он смотрит на свое младшее зеркало с нескрываемой симпатией. Только потому, что я представил лишенные симпатии взгляды, которые Исузу бросает на него, которые постепенно превращаются в долгий, полный отвращения взгляд — по мере того, как тикают секунды, и моя маленькая девочка все более и более закипает от негодования. Только потому, что я вообразил, как все произойдет, это теряло значение — так что нет причины говорить, что я планировал это.

Просто я человек с хорошим воображением. Человек с хорошим воображением, который любил ту жизнь, которой жил — прежде, чем Маленький Бобби Литтл откусил от нее большой кусок.

— Роберт? — спрашивает Исузу. — Роберт, радость моя, мы можем уехать, если тебе хочется сказать что-нибудь такое…

— А? — откликается Робби, неохотно отрываясь от экрана.

— Мы об этом говорили, — говорит Исузу, хватая пульт и избавляя Робби от объекта его восторга. — Это не самый приятный эпизод.

— Ты права, — отвечает Робби. — Извиняюсь. Это просто…

Пауза.

— Я помню это место. Можно? — спрашивает он, протягивая Исузу ладонь.

Исузу неохотно возвращает ему пульт, все ее тело предостерегает — независимо от того, насколько хороша та вещь, которая ему вспомнилась.

— Спасибо, — Робби снова включает телевизор. — Видите вон ту тень? Видите, как я стараюсь на нее не смотреть?

Мы киваем.

— Там режиссер. В тот раз у него был щенок. На мне свитер со Снупи, [120] Добрый мечтательный песик, персонаж комиксов «Орешки» художника Ч. Шульца. так что это был щенок.

— Что за щенок? — спрашивает Роз.

Могу сказать, что Исузу уже знает. В общих чертах — уже некоторое время, но не связывала информацию с реально существующим лицом, которое находилось там, когда все произошло. Что касается меня, то я уже пропустил несколько ходов, и дело идет к тому, что я проиграю этот раунд.

— Вещь, которая побуждает меня быть милым, — говорит Робби.

— Они обещали вам щенка, если вы будете хорошо себя вести, — уточняет Роз.

— Нет, — отвечает Робби, и тогда это происходит: ладошка Исузу обхватывает его плечо.

— Нет, — повторяет Робби и кладет руку поверх руки Исузу. — Они обещали, что щенок умрет, если я не буду хорошо себя вести.

Он делает паузу, смотрит на экран, ждет.

— Вон, — говорит он. — Видите, трепыхается? Это потому, что я недостаточно стараюсь.

Слово «опять», когда оно произносится, выходит немного придушенным. В подобных обстоятельствах, думаю, это более чем уместно.

До армии я встречался с одной дурочкой по имени Дороти. Дотти-Точка, другие парни назвали ее Дороти Ля Мур-Мяу. Она носила на зубах скобки, что, очевидно, было преступлением, которому она была обязана своей репутацией девушки, которую не стоит приглашать на свидания. Это — и смех, в котором не было и малой толики привлекательности. Что касается меня, то я еще не получил повестки и поэтому никто не заставлял меня носить форму — любезность со стороны армии США. Настоящий пончик. [121] Так во время Первой мировой войны Союзники называли солдат армии США. Крепыш. Что правда, то правда: я был слишком низкорослым для своего аппетита. Учитывая мою ненасытность, я должен был пробивать головой облака.

Учитывая мою ненасытность, Дотти-Точка не была девушкой, которую не стоит приглашать на свидания.

Таким образом, мы это сделали. И делали. Наши свидания были тайными, происходили в полумраке и всегда в промежутке между чем-то и чем-то. Перед церковью, после церкви, мы прижимаемся к скрытой тенью коре дерева, к скрытому тенью кирпичу, мой язык работает как заведенный, Дороти сопит, у нее течет из носа — по ее словам, это всегда происходит, когда она взволнована. И мне хорошо, хотя во рту у меня солоно от соплей. Потому что для такого крепыша-коротышки, как я, это означает следующее: я настолько близок к тому, чтобы заставить женщину кончить, насколько это возможно в обозримом будущем. Позже, на людях, Дотти-Точка повязывала шарф, чтобы скрыть небольшие красные засосы, покрывающие дотти-многоточиями ее шею, в то время как я расстегивал воротник рубашки, дабы весь мир видел.

«Ни одна из ваших пчел…»

«Джентльмен не болтает, когда целуется…»

«Жадные губы…»

— Да-да, — протяжно говорит Джекки Паризи, который так присосался к бутылке кока-колы, что его губы издают громкий хлопок, когда он ее вытаскивает. — Жадные губы сосут член. Но вопрос на повестке дня: о каких губках идет речь? Колись, Ковальски. Или опять играешь с мамочкиным «Lectrolux»?

Я застегиваю рот на молнию и передергиваю плечами, после чего Джекки Паризи ставит мне фонарь под глаз. Который тоже прекрасен — как прекрасны пурпурные засосы, которые красуются у меня на шее. Потому что и фонарь, и засосы связаны с одной и той вещью — с любовью, — и украшены ее ценниками. Откровенно говоря, я не могу ждать, чтобы расставить все точки над «и». Потому что ответ на все вопросы один: это делается во имя защиты ее чести… черт возьми, я же терпел сопли.