Дэвид Сосновски - Обращенные

Впрочем, у подбитого глаза, как у медали, есть другая сторона, о которой я не подумал. Из-за этого на несколько недель откладывается шаг, которого Точка добивается от меня в последнее время. Это называется «прийти пообедать». Это называется «встреча с ее родителями».

— Ты же не хочешь, чтобы они решили, что я какой-нибудь хулиган, верно? — говорю я.

Губки Дот раскрываются, потом сжимаются — снова и снова, ее серебристые скобки коротко вспыхивают, словно посылают кому-то сигнал бедствия. Вы можете сказать: она не уверена, что хочет, чтобы они думали. Есть некая часть ее существа, и этой части не все равно, что люди, которые ее знают, думают о том, что у нее есть мальчики, которые за нее дерутся. Эта часть заявляет о себе в единственном слове-предложении:

— Видишь? Да! (и)… Наконец…

Но есть другая сторона, и эта сторона благоразумно опасается синяков, откуда бы они ни взялись и независимо от воображаемого благородства, из-за которого они были приобретены. «Да», — произносит, наконец, эта сторона. «Думаю, ты прав», — добавляет она, фыркая, а потом утирая нос рукавом.

— Но как только он заживет… — предупреждает Дотти, и холодная, металлическая улыбка заканчивает предложение.

И я киваю, конечно, как добрый тайный друг, который уже представляет, что может потребоваться, чтобы устроить следующее избиение.

Я не думал о Дотти-Точке и ее родителях, с которыми так никогда и не встретился, лет десять, и каждый год этой декады стоил десяти. Но теперь, сидя рядом с потенциальным кавалером моей потенциальной дочери, я ничего не могу с собой поделать и размышляю об этой улыбке, похожей на решетку «Бьюика», и обо всех кулачных ударах, с помощью которых можно было бы с неизбежностью добиться неодобрения ее родителей. Вопреки всему, что я думал о нем, вопреки всему, во что я предпочитал верить, правда о Робби открылась, и мне придется ее признать. Нечто такое, на что у меня никогда не хватило бы духу.

Ты лучше, чем был я, Роберт Литтл. Это должен сказать именно я, потому что остальные трое все еще сидят, оплакивая смерть-за-кадром некоего безымянного щенка, и тишина в гостиной так и просит, чтобы ее нарушили каким-нибудь особо драматичным способом.

Но тогда мне придется объяснить, зачем я это делаю, а этого мне совершенно не хочется. С одной стороны, анекдоты о жутком страхе перед эмоциями могут дать прекрасную пищу для традиционного импровизированного скетча, но на самом деле лучше всего будет не делиться подобными вещами с теми, кто должен по-прежнему любить Вас. Я знаю. Я пробовал. И ложился спать в одиночестве.

Поэтому я решаю действовать более тонко.

— Сьюзи, ты не могла бы… — начинаю я, и прежде, чем успеваю закончить, все три головы поворачиваются в мою сторону.

— Как ты меня назвал? — переспрашивает Исузу.

— «Сьюзи», — отвечаю я — сама невинность.

Исузу моргает своими ничего не выражающими глазами.

— Знаю, знаю, — говорю я. — Мне надо привыкнуть. Думаю, придется расплатиться небольшой прогулкой.

— Хорошо, — отвечает Исузу, еще немного сомневаясь.

— Изменение произошло, — тоном наблюдателя сообщаю я. — Изменение к лучшему.

— Изменение к лучшему? — эхом откликается Роз.

— Да, все хорошо, — поясняю я.

— Изменение… это хорошо? — повторяет Исузу, пропуская середину.

— Ладно, наверно, лучше будет сказать «неизбежно».

— Хм… — хмыкает Роз.

— Вот-вот, — подхватывает Исузу.

— Кажется, я что-то пропустил? — просыпается Робби, который действительно кое-что пропустил — слава богу.

Исузу склоняется к плечу Робби и подставляет щеку, позволяя ему чмокнуть себя.

— Думаю, проехали, — говорит она.

— Класс, — отвечает Робби, но дожидается моего кивка, прежде чем чмокнуть Исузу.

— Так, выходит, здесь вы и встретили Роз, верно?

Это говорит Бобби — Роберт. Было решено, что мы должны получше узнать друг друга. А для этого совместно заняться своими мужскими делами. Таково решение не-мужской части нашего общества.

— Идите и занимайтесь своими мужскими делами, — сказала Роз. — Прямо сейчас.

— Вот-вот, — добавила Исузу, открывая нам дверь. — Сматывайтесь.

И мы смылись, как хорошие мальчики, и вот какое мужское дело я выбрал. «Тиззи».

— Да, — говорю я, расплачиваясь за нас обоих. — Здесь я встретил Роз.

— Ха, — замечает он, как мне кажется, несколько легкомысленно.

Он озирается, разглядывает танцовщиц, манчкинов, отражения в вездесущих зеркалах.

— Вы часто бываете в таких местах? — спрашивает он.

— Когда-то я сюда заглядывал время от времени, — это, конечно, вранье. — Я не сказал бы «часто». И больше не хожу.

Само собой.

— Однако мы здесь, — возражает Робби, занимая место.

— Ладно, — допускаю я.

— Почему?

— Потому, что женская часть населения изгнала нас, чтобы поболтать о нас в наше отсутствие.

— Нет, — говорит Робби. — Почему здесь? Почему в этом месте?

— Потому что все мужчины этим занимаются, — отвечаю я. — Нам сказали «занимайтесь своими мужскими делами», так что остается только следовать указаниям.

— Чьим указаниям? — спрашивает Робби. — И кто за это платит?

Он сидит, положив обе руки на стол перед собой, ладонями вниз. Его черные глаза, точно потухшие фары, смотрят прямо на меня.

— Хм-м-м… — я пожимаю плечами. — За то, что я угощаю?

Конечно, я не могу назвать ему настоящую причину. Я не могу сказать ему, что я все еще надеюсь получить еще один шанс сбить его с толку, увидеть суть, что затаилась под этой заученной телевизионной улыбкой. Я не могу сказать о диктофоне, который захватил с собой, не могу сказать о том, как вращаются в ожидании неосторожного слова крошечные колесики — слова, которое обречет его на вечное проклятье холостяцкой жизни. И у меня остается все меньше и меньше надежды, что оно когда-либо прозвучит. По крайней мере, из уст Робби.

— Слушайте, — говорит он, все еще таращась на меня — только на меня, несмотря на все дорогостоящие отвлекающие моменты, окружающие нас. — Не хочу показаться ханжой или еще чем-нибудь таким, но я не большой поклонник вуайеризма.

Он умолкает и прерывает контакт наших взглядов, но только для того, чтобы приступить к созерцанию собственных рук.

О да, конечно!

Конечно, Роберт Литтл из «Шоу Маленького Бобби Литтла» просто не может быть большим поклонником платного вуайеризма. О чем только я думал?

— Думаю, я из племени тех людей… — продолжает Робби. — Знаете, из тех, что думают, что телекамеры крадут душу. Только если говорить обо мне, они украли всю мою жизнь, вплоть до…

Он наводит указательный палец на свой глаз, словно пистолет.

— Пока я не стал таким, как все. Таким же скучным.