Грэхэм Мастертон - Пария

— Крайне обязан вам за любезность, — сказал я. — Весьма вероятно, что мы еще поговорим с вами. Знаете, о чем? Об Эдгаре. И о Джейн.

Лицо миссис Саймонс освещала зеленоватая фосфоресценция приборного щитка „бьюика“. Она казалась очень старой и очень трогательной: маленькая дряхлая колдунья.

— Умершие желают нам только счастья, знайте это, мистер Трентон, ответила она и с улыбкой покачала головой. — Те, кто нас любил при жизни, так же доброжелательны к нам и после смерти. Я знаю это. И вы тоже в этом убедитесь.

На мгновение я заколебался.

— Спокойной ночи, миссис Саймонс, — наконец сказал я и закрыл дверцу. Я вынул сумки из багажника, закрыл его и постучал по крыше автомобиля в знак того, что можно ехать. „Бьюик“ тронулся почти беззвучно. Задние огни отражались в мокрой смолистой поверхности дороги как шесть больших алых звезд.

Умершие желают нам только счастья, подумал я. О, Господи!

Ветер завывал в электрических проводах. Я посмотрел на темную Аллею Квакеров, окаймленную рядами вязов, шумящих на ветру, и начал длинное и трудное восхождение на холм.

Проходя по Аллее Квакеров, я почувствовал соблазн заскочить к Джорджу Маркхему и поиграть в карты с ним и со старым Кейтом Ридом. После смерти Джейн я забросил своих соседей, но если я собираюсь и дальше здесь жить, то, ничего не поделаешь, нужно посещать их чаще.

Но уже подходя к изгороди перед домом Джорджа, я знал, что просто-напросто ищу предлог. Визит к Джорджу был лишь предлогом оттянуть возвращение домой, к тем неизвестным ужасам, которые меня там ожидали. Визит к Джорджу был бы просто трусостью. Я не позволю шепотам и удивительным звукам выгнать меня из собственного дома.

И все же я колебался, заглядывая в окно гостиной Джорджа. Я видел спину Кейта Рида, раздающего карты, и освещенный лампой стол, бутылки пива и клубы голубоватого дыма от сигары Джорджа. Я поднял повыше сумки с покупками, набрал побольше воздуха в легкие и двинулся дальше по аллее.

Когда я добрался до места, дом был погружен в абсолютную темноту, хотя я хорошо помнил, что оставил зажженный свет над главным входом. Вьюнок, покрывающий стены, вился как волосы на порывистом ветру, а два прикрытых ставнями окна на втором этаже походили на глаза, прикрытые веками. Дом не хотел выдавать своих тайн. Издали доносилась неустанное угрожающее ворчание североатлантического прилива.

Я поставил сумки во дворе, вынул ключи и открыл главные двери. Внутри было тепло и тихо. В гостиной на стенах танцевали отблески огня в камине. Я внес покупки и запер двери. Может, дом вообще не был одержимым? Может, просто прошлой ночью скрип качелей растревожил меня и вызвал легкий приступ истерии?

Но, тем не менее, распаковав покупки и поставив лазанью на плиту, я обошел весь дом, первый и второй этаж, проверил каждую комнату, открыл каждый шкаф, опустившись на колени, заглянул под каждую кровать. Я хотел увериться, что в доме никто не прячется и никто неожиданно не набросится на меня, когда я начну есть.

Я вел себя просто по-идиотски, но что бы вы сами сделали на моем месте?

Где-то с час я смотрел телевизор, хотя передачи шли с помехами из-за бури. Я посмотрел „Сэндфорд“ и даже „Траппера Джона“. Потом убрал за собой после ужина, налил себе двойное виски и прошел в библиотеку. Я хотел еще раз посмотреть на картину, из-за которой Эдвард Уордвелл выкручивал мне руки. Я решил попытаться определить, что за корабль нарисован на картине.

В библиотеке было довольно холодно. В обычное время это была самая теплая комната в доме. Мне не хотелось заново разжигать огонь, и я включил электронагреватель. Однако через минуту в нем возникло короткое замыкание, выстрелили искры, нагреватель затрещал и погас. Разнесся запах жженого пластика и озона. Ветви плюща, растущего во дворе, выстукивали на оконных стеклах сложный ритм, как будто заблудшие души, стучащие в окно.

Я взял картину, все еще завернутую в бумагу, прихватил с полок несколько книжек, при помощи которых надеялся идентифицировать корабль. „Торговый флот Салема“ Осборна, „Торговые корабли Массачусетса в годы 1650–1850“ Уолкотта. В порыве энтузиазма я захватил еще и „Великие люди Салема“ Дугласа. Я помнил, что в старом Салеме самые важные купцы и политики нередко имели собственные корабли, и книжка Дугласа могла содержать сведения, касающиеся корабля на картине.

Пока я искал необходимые книги, в библиотеке стало так холодно, что мое дыхание превращалось в пар. Видимо, барометр свихнулся, подумал я. Но в холле было так же тепло, как и раньше, а барометр предсказывал улучшение погоды. Я оглянулся на двери библиотеки. Что-то здесь было не в порядке. Может, влажность воздуха? Какой-то сквозняк из камина. И мне снова показалось, что я что-то слышу — но что? Чье-то дыхание? Шепот? Я оцепенел и не мог решить, должен ли я вернуться в библиотеку и попытаться разобраться с этими непонятными явлениями или притвориться, что все это меня не волнует. Ведь духи, возможно, являются только тем, кто в них верит. Может, если я не поверю в них, то они потеряют силы, утратят желание и наконец оставят меня в покое?

Шепот. Тихий, упорный, настойчивый шепот, будто кто-то рассказывал какую-то длинную и исключительно неприятную историю.

— Ну хорошо, — сказал я вслух. — Ну хорошо, с меня хватит!

Я резко распахнул двери библиотеки, так, что они затряслись на петлях и жалобно скрипнули. Библиотека, конечно же, была пуста. Только ветви плюща, барабанящие в окно. Только ветер и ливень, хлещущий в стекла. При каждом выдохе из моего рта вырывался пар. Я невольно припомнил разнообразные фильмы ужасов, типа „Изгоняющего дьявола“, где присутствие демона зла отмечалось резким падением температуры.

— Ладно, — буркнул я, стараясь принять тон крутого парня, который великодушно решает сохранить жизнь алкашу, пристающему к его жене. Я нащупал ручку и тщательно закрыл за собой двери библиотеки. — Там ничего нет, — сказал я сам себе. — Никаких духов. Никаких демонов. Ничего!

Я забрал книги и картину, отнес их в гостиную и разложил на коврике перед камином. Затем развернул картину и стал держать ее перед собой. В мигающем свете огня нарисованное море, казалось, волновалось.

Было удивительно думать, что этот листок вручную выделанной бумаги прикрепили к мольберту более двухсот девяноста лет назад менее чем в четверти мили отсюда, что неизвестный художник воспроизвел с помощью красок фрагмент прошлого, день, когда по пристани гуляли мужчины в камзолах, а Салем был полон коней, повозок и людей в пуританских одеждах. Я коснулся поверхности картины кончиками пальцев. Многое говорило об отсутствии у художника таланта. Колорит и перспектива были переданы решительно по-любительски. Однако что-то создавало впечатление, что эта картина изображает нечто жизненно важное, что ее нарисовали по какой-то серьезной причине. Так, будто художник спешил увековечить для потомства этот давно минувший день и потому старался так подробно запечатлеть, как выглядел тогда Салемский залив.